Первый генералиссимус России
Шрифт:
— Даже не почувствовали, — добавил к сказанному выше Щеглов, — как души их к Господу на суд полетели.
— Не богохульствуй, — сурово оборвал его воевода. — Лучше ответь, сколько басурман в наш тыл прорвалось.
— Судя по тому, как прибита к земле копытами трава, и по прочим следам, надо полагать, не менее тыщи.
— А ты, Никита Силыч, как мыслишь?
— Тут я с Щегловым согласен: не менее тысячи… басурман проклятых прорвалось.
— И что станем делать? — прищурив по-кошачьи глаза, вкрадчиво, как поступал в минуты особого напряжения или опасности, спросил
— Что делать, что делать?! — вздыбил нетерпеливо коня Щеглов. — Да ударить вдогонку! Они, полагаю, недалеко ушли. Наскочим дружно — и в пух, и прах!..
— Ты тоже так полагаешь? — обратился Шеин к Никите Анненкову с тем же настороженно нацеленным прищуром.
— Не совсем… — оглядевшись по сторонам, изрек Никита Силыч.
— Еще чаво?.. — начал закипать Щеглов. — В погоню — и баста!
— Поясни, — недовольно повел глазами в сторону казачьего головы воевода.
— Если мы все бросимся в погоню за прорвавшейся ордой, то в лучшем случае будем все время за ней гнаться, выбивая из наших пределов… — стал пояснять Анненков. — Догнать же их окончательно не сможем. Ведь они идут в набег всегда с заводными конями. Наши устанут, а у них — сменные, свежие…
— Так, так… — кивал головой в знак согласия Шеин.
— …А нам надо не просто гнаться, а разбить! — повысил голос Никита Силыч. — Разбить в пух и прах, как сказал Щеглов, разбить наголову…
— И? — подгонял Шеин.
— Поэтому, если предположить, что возвращаться татары будут тут…
— Это еще почему? — вылупился иронически, только что не подбоченясь, Щеглов.
— А потому, что тут уже место подготовлено, что они о нем хорошо знают, а про другие — в неведении…
— И?! — проявил уже явное нетерпение воевода.
— И, уходя от погони, они будут выходить из наших пределов в Дикое Поле именно тут. Или поблизости… — сделал небольшое допущение Анненков. — А потому мы должны здесь оставить засаду и ударить по ним. Когда они этого ждать не будут. Тогда, — заканчивая свою речь, сделал он предположение, — мы их или уничтожим полностью, если повезет окончательно, или, по крайности, разобьем наголову. И только единицам, может быть, удастся спастись.
— Согласен, — не теряя время на прочие вопросы и уточнения, заявил Алексей Семенович. — Полностью согласен. А потому казачьи сотни идут в погоню. Плотно садятся на хвост орды и ружейным боем… я повторяю, — обратился он непосредственно к Щеглову, — ружейным боем наносят как можно больший урон.
— Да понятно! — не дослушав воеводу, проявив излишнее нетерпение, допустил небрежность Щеглов.
— Нет, не понятно! — осадил его, побагровев Шеин. — Или понятно, но не совсем… Понятно станет после того, как я доведу до тебя остальное.
— Прошу простить, — извинился казачий голова, осознав все-таки, что в своем нетерпении он несколько переборщил.
— Это потом, — махнул рукой Шеин. — Извинения и прощения потом. А сейчас слушай и внимай далее. Если орда струхнет огневого боя и станет по дуге уходить, делай все возможное и невозможное тоже, — поднял он указующий перст, призывая к наибольшему вниманию, — чтобы по дуге орда двигалась именно сюда. Понял?
— Понял.
— Но если же орда, увидав, что вас мало, развернется всей своей массой… либо, — подумав малость, продолжил он, — большей частью… да и ударит по вам в сабли, то терпение Господне не испытывайте. В сечу не ввязывайтесь. Сомнут. А отступайте, заманивая их сюда. Понятно?
— Понятно. Разреши в погоню?!
— Да постой ты! — поморщился Шеин. — Какой же прыткий. Послушай остальную диспозицию, как говорят наши немцы при дворе.
Порывавшийся уже скакать Щеглов был вынужден вновь придержать своего коня.
— А диспозиция будет такая, — обвел цепким взглядом начальных служивых Алексей Семенович. — Стрельцы спешиваются и скрытно занимают позицию здесь, в острожке и вокруг него. Сотник, тебе ясно?
— Все ясно, батюшка-воевода.
— Тогда приказывай спешиться и занять оборону. Я проверю. Да вот еще что: возьми к себе приказных и дьячка. Дьячок казакам может стать помехой, а тут, смотришь, и сгодится на что-либо.
— Спешиться! — тут же отдал команду своим стрельцам Заруба. — Пятидесятники и десятники, проследить, чтобы все укрылись и приготовились к бою. А ты, — подозвал он какого-то стрельца, — дуй к казакам да вели дьячку Пахомию быть тут сей же миг. Так воевода распорядился.
Посыльный заспешил к казачьей сотне.
— Теперь ты, — нацелился воевода кошачьими глазами на Анненкова. — Видишь вон ту рощу — указал рукой в сторону темневшей осенней позолотой в двухстах-трехстах саженях справа от острожка березовой рощице.
— Вижу.
— Туда и отводишь своих жильцов. И ждешь. А как только супостаты поравняются и немного минуют твое воинство, ударишь залпом по ним, если расстояние позволит, а потом — на конь и в пики с саблями! Да гнать на острожек. А тут уж мы со стрельцами встретим их огнем из пищалей.
— Неплохо! — осознал, наконец, замысел воеводы порывистый Щеглов. — Ой, неплохо!
— Дай-то Бог! — перекрестился Анненков.
— Полагаю, что такая «теплая встреча» смутит, приведет в замешательство ордынцев, — продолжил Шеин. — Воспользуемся этим и ударим дружно на супостата. Тогда от него, как уже заметил Никита Силыч, ножки да рожки останутся. Если, вообще, останутся.
— Не останутся! — загарцевал на коне от нетерпения Щеглов. — Не останутся!
— Теперь — с Богом!
Щеглов и Анненков, гикнув, повели наметом сотни туда, куда было велено.
«Господи, лишь бы все вышло так, как задумано», — перекрестился сам и перекрестил уходящие в степные просторы сотни Шеин.
Он хоть и верил в разумность принятого им решения, но заноза сомнений постоянно беспокоила душу. Ведь у степных разбойников, прорвавших засечную черту, тысячи дорог, а у него — одна единственная. И она должна быть верной. Иначе беда! Впрочем, решение принято, и что теперь кулаками махать — надо дело делать! А дел было много. Во-первых, трупы убитых служивых из-под ног убрать, чтобы не мешались живым. Во-вторых, проверить, как выгодно заняли позиции стрельцы. В-третьих, как укрыли коноводы коней. Не будут ли видны из степи, не выдадут ли засаду…