Первый генералиссимус России
Шрифт:
Добровольцев идти в острожки было мало: вздумай степняки взять крепостицы штурмом — их не удержать. Десятку человек даже с ружейным боем от сотен, а то и тысяч не отбиться. Либо штурмом возьмут, либо травой сухой обложат и сожгут. В любом случае — верная смерть. Потому в острожки отсылались те служивые, которое в чем-либо провинились.
Задача у гарнизона острожков была проста: не пропускать мелкие шайки, вовремя уведомлять воинских начальников о появлении в степи больших орд, давать временное пристанище сторожам и станицам.
Впрочем, следует заметить, что крымцы и ногайцы, идя в набег, острожки старались обтекать стороной, чтобы не терять время
Не менее опасной была судьба и у служивых сторож и станиц. Как правило, сторожа состояла из двух-четырех конников-казаков с заводными лошадьми. Она была обязана тайно, не обнаруживая себя, углубиться в степной простор и, приблизившись к сакме либо шляху, следить за появлением на них татарских орд. А чтобы сторожа допускала меньше ошибок и не несла потерь, существовал специальный устав, некогда разработанный князем Михаилом Воротынским с детьми боярскими. «А стояти сторожем на сторожах с конь не сседая, но перемениваясь, — требовали положения устава. — И ездить по урочищам, переменяясь, направо и налево по два человека».
А еще требовал устав, чтобы сторожа станов не делала и огня в одном месте не разводила. То же самое относилось и к приготовлению-приему пищи, и к избранию места для ночлега: «А в коем месте кто полдневал, в том месте не ночевать, а где кто ночевал, то в том месте не полдневати. В лесах не ставитца, а ставитца в таких местах, где б было им усторожливо».
Станицы представляли собой отряды всадников, численностью пятьдесят-сто человек. И могли состоять как из дворян и детей боярских с их вооруженными людьми, так и из казаков. Служивые станиц также углублялись в степь и могли заниматься не только разведкой и охраной засечной линии, но и боевыми действиями против отдельных шаек ногайцев и крымцев. Последние, если их численность не превышала в семь-десять раз численность русской станицы, предпочитали не сражаться. А, имея до двух-трех заводных коней и используя это преимущество, спасались бегством. Не по слухам знали силу русского духа и оружия.
Вот такие острожки, сторожи да станицы и требовалось проверить, а при нужде и укрепить Шеину Алексею Семеновичу. Конечно не по всей Белгородской засечной черте, а только от Нового Оскола до Тамбова. Путь был немал, и следовало поторапливаться, пока не зарядили осенние дожди. Тогда на расхлябанных дорогах ни пройти, ни проехать.
— С чего начнем? — как только Курск остался за окоемом, подскочил, пригарцевывая на коне, Щеглов. — С Обояни, как планировали ранее, или все же двинемся к Старому Осколу. А от него — сразу же к Новому. Так путь куда короче.
— Пусть и крюк немалый, но будем держаться прежнего плана, — поморщился Шеин.
Воевода не любил непрошеных советов со стороны лиц, ему подвластных. Кроме того, в Обоянь он хотел попасть не по прихоти, а чтобы, как и положено воеводе, собственным оком посмотреть на то, что делается в подвластном ему волостном граде. Город-крепость, возведенный на реке Псел в 1649 году по Рождеству Христову и стоявший на важном в военном значении месте, требовал пристального воеводского внимания. Можно было, конечно,
— От Обояни же, двигаясь по Бакаеву шляху, выйдем к Короче… Заодно и шлях покараулим…
— Но Короча не входит в нашу часть засечной линии… — бестактно перебил Щеглов, не дослушав до конца. — Она под началом воевод Белгорода.
Ох, как не хотелось хитрющему казачьему голове бить копыта лошадей и собственный зад лишними десятками верст. Куда как проще было, не ища брода и не пересекая Сейм, двигаясь по его правому берегу к верховью, выйти на Старый Оскол. А оттуда, вдоль русла реки Оскол, прямо к Новому Осколу. Ни забот тебе, ни хлопот. Ну, встретятся малые речушки, которые раку — по клешню, воробью — по колено. Их преодолеть — конского брюха не замочить… А чтобы идти к Обояни, надо сам Сейм-батюшку пересечь. И тут не только конское брюхо будет мокро, но и всадники все искупаются… по самую макушку.
— Не входит, — подавляя в себе поднимающееся недовольство и раздражение упрямой настырностью казачьего головы, как бы согласился воевода, — только мы-то на государевой службе и думать должны о государевой пользе и об отечестве.
Щеглов рта не открыл, но всем своим видом как бы спрашивал: «Это как?»
— Двигаясь к Короче, а оттуда — к Яблонову и Новому Осколу, — то ли развивая свою мысль о государевой пользе, то ли отвечая на немой вопрос Щеглова, продолжил Шеин, — мы, во-первых, посмотрим собственными глазами на Муравский шлях и Изюмскую сакму, которые будем пересекать. Увидим и оценим, что там творится-делается. Ибо свой глаз — алмаз, — усмехнулся он, — тогда как чужое око видит всегда кособоко. — А во-вторых, проверим острожки и саму засечную линию до Нового Оскола. Много ли в ней дыр-прорех, требующих обновы да заплат на латание. И, — совсем назидательно, — как службу справляют служивые. Не спят-ленятся ли, не балуются ли зельем хмельным…
— Да, разумно, — согласился Щеглов и, тронув уздой коня, направил его к казачьим сотням, уже затянувшим протяжную походную песню. — Люблю поспевать…
«Что ж, неплохо поспевать даже песни поспевать», — проводил его взглядом Шеин. И, достав из переметной сумы свиток с чертежом Белгородской засечной линии, где были обозначены не только города, но и реки с речушками, стал отыскивать на Сейме место ближайшего брода. Не потому, что не знал место брода (тут бы сами служивые подсказали), а потому, что хотел убедиться, насколько верно составлен чертеж. Что поделать, уж таков был молодой воевода. Доверял, но и проверял.
Несколько подотставшие при начале разговора Щеглова и воеводы приказные и Никита Анненков (не хотели мешать беседе) тут же, пришпорив своих лошадок, придвинулись ближе. А от казачьих сотен уже катилось:
…Ох, да на Куре-речке селезенюшка плывет, Ой, да выше бережка головушку несет, Ой, да по бережку добрый молодец идет, Ой, да во белых руках ворона коня ведет!Хоть осень, по всем приметам, уже дышала в затылок, дни же стояли по-летнему теплые и довольно долгие. Правда, летнего зноя даже в полдень уже не предвиделось. Лазурь небес хоть и поблекла немного, но по-прежнему была недосягаемо высоко. Участившиеся облака лишь на короткое время закрывали собой золотой колобок солнышка, отбрасывая на землю огромные тени. И вновь уступали небесный простор светилу.