Первый генералиссимус России
Шрифт:
Бывал там и Шеин. А как же — не безбожник, чай! Крест золотой нательный на золотой же цепочке каждый божий день носит и ночью не снимает. Да и должность обязывает. Бывал не один, а вместе с супругой своей.
Авдотья Никитична после того, как стала прислуживать ей Параска, и про хвори свои позабыла. Целыми днями, когда ведро и ветровея нет, все на улице да на улице. То в монастырь сходят, то в иные храмы курские. А то к Тускорю спустятся, чтобы из Святого колодца воды ключевой набрать. Хаживали и до Шереметевых. Даже личико загорело. Любо-дорого на нее посмотреть. А еще как-то, когда лежали в постели, жарко шепнула, что «кажись, затяжелела».
— С того разу, как сказ про Кудеяра сказывала.
От нее же узнал, что и Параска непраздна. Что греха таить, имел виды на Параску Шеин. Ох, имел. Себе-то он врать о том не станет. Молва не врала — красавицей была Параска. И наряды, подаренные боярыней, ой, как ей шли. Словно для нее и шились. Не баба — лебедушка. Но не стал Шеин грех на душу брать, не стал стрельчиху в полюбовницы склонять. Супругу ожившую пожалел. Себя перед Господом поберег. И тем доволен.
Правда, хоть и красива была Параска, хоть и ласкова была с боярыней, только какая-то сумрачная внутри. И шутит, и смеется, и песни веселые поет, а радости-то и нет. Видно, старается скрыть это, да не всегда удается.
— Что-то ты, голубушка, ныне невесела? — заметив тень на челе стрельчихи, не раз спрашивала Авдотья Никитична. — Не захворала ли? Или дома что не так?..
— Ой! Что ты, что ты, матушка-боярыня, — засмущавшись, враз вернет Параска цвета радости на личико свое, словно хмари и не бывало вовсе. — Дурость и глупость то… бабская.
Алексей Семенович понимал, откуда тучки набегают на лик Параски. Но не вмешивался. Надеялся, что все как-нибудь само собой обойдется. Да и не по чину боярину и воеводе в дела, по сути, холопов своих вникать. На то есть, в конце концов, губной староста и губная изба со своими приставами и целовальниками.
Однако за этими делами да мелкими хлопотами не забывал Шеин и о главном — о крепости. Помнил он и о строительстве жилья для московских стрельцов, к которым уже прибыли семьи.
День-деньской стучат топорами казенные плотники, починяя ветхие места в крепостных стенах, меняя подгнившие венцы и рассохшиеся, потрескавшиеся, пришедшие в полную негодность участки кровли башен. Не бездельничают и казенные кузнецы. Мало, что оружие починяют, коней перековывают, они еще и скобы металлические делают, чтобы замененные бревна стен и башен меж собой крепче соединить.
Весь хлам, обнаруженный воеводой еще в первый обход, силами пушкарей, затинщиков да воротных давно был убран и сожжен на берегу Тускоря. Нечего мешаться под ногами. На стенах теперь можно видеть и бадьи с водой, и бочки. Но стоят они там, где и положено, не мешая свободе передвижения. И водой, чтобы огонь тушить, наполнены. А не просто рассыхаются под лучами палящего солнца.
В башнях и на отводах крепостных стен, там, где должны быть затинные пищали да пушки, плетеные корзины аккуратно поставлены. Для хранения ядер. Случись что — все под рукой: и вода для тушения пожаров, и ядра для стрельбы по врагу.
Служивые — и казаки, и стрельцы, которых приходилось также время от времени нудить на работах по устроению крепости — ворчали недовольно. Мол, не пристало им, словно люду черному, на работах тех спину гнуть. Мол, их дело — государеву службу нести, а не крепость оборудовать. Но этот ропот не больно трогал Шеина. Собаки тоже брешут много, но много ли кусают?..
Зато со стороны Шереметева Петра Васильевича поддержка в этом вопросе была полной.
— Правильно, Лексей Семеныч, делаешь, что крепость обновляешь да порядок в ней наводишь. Не дай бог, конечно, коснись что, а мы готовы любого ворога достойно встретить, хоть крымцев, хоть ногайцев.
По просьбе супруги заставил плотников обновить часовенку, установленную над Святым колодцем. От курчан слышал, что этот колодец был отрыт еще преподобным Феодосием Печерским, отроком жившим в Курске много веков назад. Будто бы еще во времена Владимира Святославич, крестителя Руси. Источник считался целебным, и курчане в день перенесения мощей святого, 14 августа, совершали крестный ход к источнику и торжественный молебен в честь Феодосия.
За годы старая часовенка сильно поблекла и видом и крепостью. Вот и пришлось обновить. Даже не обновить, а практически выстроить заново.
— Спасибо, Лешенька, — искренне благодарила супруга, приняв близко к сердцу заботу о часовенке. — Благое дело сотворил. Господь за то возблагодарит.
— Спасибо, батюшка-воевода, — кланялись и курчане, с гордостью хранившие память о своем прославленном святостью и чудесами земляке. — Преподобный Феодосий не оставит тебя своими молитвами.
В первых числах октября из Белгорода пришло сразу два известия. В первом белгородский воевода Петр Скуратов просил помощи в розыске нескольких воров, учинивших бунт в землях митрополита Белгородского и Обоянского Мисаила. Среди главных заводчиков значились жители сельца Грайворона Федька Озеров, Трошка Чепурной да Ромашка Житков, которые значились в бегах. И могли скрываться в городах и селениях Курского уезда. Среди заводчиков значился и курский юродивый Юрша, невесть как оказавшийся в Грайвороне и вместе с другими крестьянами не давшийся в руки стрельцам, посланным белгородским воеводой для подавления бунта.
Во втором известии воевода Большого Белгородского полка Леонтий Романович Неплюев приказывал выйти с конными ратниками в Поле и проверить острожки по всей засечной линии от Курска до Тамбова. «Предвидится набег разбойных ногайских шаек, — предупреждал он. — Надо упредить или дать достойный отпор».
— Я возьмусь за сыск бунтовщиков, — сразу расставил все по своим местам Петр Васильевич Шереметев, покряхтев по-стариковски для приличия. — А ты, Лексей Семенович, уж не обессудь, помоложе будешь, одень бронь — да и пройдись в поле.
— Что ж, разумно, — согласился Шеин. — Только супругу мою, Авдотью Никитичну, пока меня не будет, заботами своими не оставь, Петр Васильевич. Ныне непраздна она…
— Не оставлю.
На том и порешили.
Узнав о сути, Авдотья Никитична всплакнула. Не хотела отпускать. Только служба есть служба. Тут чьи-то хотения или нехотения во внимание не принимаются. Надо — и все! Как мог, старался успокоить, ведь не на век расставание. Параска помогла. Затихла Авдотья, спрятала слезы. Однако ходила смурная, как ночь осенняя.