Первый генералиссимус России
Шрифт:
И вновь больше всего таких «чудо-витязей» было приведено на смотр именно старыми дворянами да детьми боярскими.
«Опять воруют, — вновь и вновь раздражался Шеин жадностью курских и волостных помещиков. — Количество соблюли, но о вооружении даже не подумали. Думают — авось сойдет. Нет, не сойдет, упыри деревенские. Заставлю, как миленьких, нормально исполчиться. Вотчин лишиться, чай, никто не возжелает».
Но вот нововведенцы, сами добротно вооруженные, представили на смотр по два-три конника, сносно одетых и вооруженных саблями либо пиками, позаимствованными у казаков. Это хоть как-то сглаживало все нарастающую злость и досаду воеводы. Перед одним из таких новых вотчинников он задержался.
— Как зовут?
— Аникий Жеребцов, Максимов сын, — несколько смутившись, но, тем не менее, четко представился спрашиваемый дебелый бородач лет сорока-сорока пяти.
Сразу видать — опытный служивый, повидавший не один поход и не один бой. Мушкет исправный, на боку — сабелька турецкая, дорогая. Шапка — темного бархата с опушкой из заячьего меха. Кафтан казенный, добротный. За шелковым кушаком — два пистоля, кинжал. Гнедая гривастая кобылка под ним молодая, ухоженная. Под казачьим седлом привычная. Пофыркивает, тонкими ногами перебирает, лиловым глазом, в котором отражается съезжая изба и весь разбор, спокойно поводит. Время от времени хвостом себя по ногам и бокам шлепает — надоедливых оводов да мух отгоняет.
— Давно во владение введен?
— Года два как…
— Где?
— В сельце Шумаково.
— За что милость сия?
— За государеву службу и походы… Чигиринский и Киевский.
— С воеводой Григорием Ромодановским что ли хаживал?..
— С ним самым, царство ему Небесное, благодетелю моему, Григорию Григорьевичу…
— Сморю, не робок.
— А что робеть, коли на государевой службе…
— Правильно, — впервые за весь смотр жильцов улыбнулся Шеин. — На государевой службе робеть не пристало. Служи честно — и будет почет и справа. Не зря же сказывают: служба хоть и трудна, зато мошна не скудна.
— Стараюсь, — пустил довольную улыбку в курчавую бороду Аникий Жеребцов. — Стараюсь. Вот сына Андрея да зятя Микиту привел… — повел головой и очами в сторону двух молодых парней, теснившихся слева от него.
Названные молодцы качнулись в поклоне. Оба справно одеты. Вооружены не хуже самого Аникия, правда, за кушаком только по одному пистолю. И кинжалов не видать. Восседают на ухоженных буланой и соловой лошадках. Любо-дорого посмотреть, полюбоваться.
— А еще и двух крестьян своих… — кивнул меж тем Аникий на двух русобородых мужиков лет по тридцати пяти.
Как и помещик, мужики в сапогах, одеты скромно, но опрятно. Кафтанчики, то ли с хозяйского плеча, то ли как иначе добыты, хоть и в заплатах, но перепоясаны кушаками из замашных рушников. За ними, вместо кинжалов и сабель, большие ножи, явно откованные местными кузнецами. В левых руках пики. Чем не воины? Воины. Лошадки под ними хоть и в возрасте, судя по поблекшему окрасу шерстки, но еще крепенькие, ухоженные. Добрую скачку выдержат.
— Сколько же душ за тобой? — загорелся зеленым глазом Шеин.
— Так… — было сунулся приказный ярыжка с раскрытой на нужной странице Разборной книгой.
Явно хотел перед воеводой свое старание показать.
— Не с тебя спрос, — осадил его прыть воевода.
— Да с дюжину наберется, — ответил Аникий.
— А семья? Большая ли семья?.. Кто на хозяйстве остался?
— Мать померла, — стал неспешно пояснять нововведенец. — Отец старый, с печи почти не сползает… Сын женат… Дочь замужняя… Внуков по паре уже нарожали. Жена имеется. На ней ныне хозяйство…
— И не боязно сына да зятя на службу брать, в поход вести? Вдруг да убьют.
— Можеть, оно и таво, боязно… — тряхнул бородой Аникий. — Только двум смертям не бывать, а одной не миновать. Да и кто-то же должен за государство наше радеть! А умереть? Умереть можно и на печи, жуя калачи, и в поле, коли такая доля…
— Смотрю, ты — мудрец.
— Не, батюшка-воевода, никакой я не мудрец и не хитрец. Просто о себе и о других немного думаю.
— Это как?
— А вот так: воинство свое снарядил не потому, что деньги лишние или их не жалко, а потому, что жизнь дорога. И совесть есть.
— Ну-ка, ну-ка! — Стал похож на кота, приметившего добычу, воевода.
— Плохо вооруженные вои ни себя, ни меня защитить не смогут, — стал пояснять Жеребцов. — Потому одни убытки будут, коли их убьют… либо покалечат.
— Так-так, — согласно кивнул головой воевода.
— А справный вой и за себя постоит, и за радетеля своего, и за Русь-матушку, и за государей, конечно. Тут, мыслю, — одна выгода.
— И все-таки ты хитрец! — улыбнулся Шеин.
Его рука скользнула в карман кафтана.
— На, держи, — протянул воевода серебряный рубль Аникию. — За добрую государеву службу.
— Премного благодарен, — принял тот воеводский подарок.
Принял без подобострастия и ложного жеманства. Принял достойно, как и положено воину принимать заслуженную награду.
«Вот таких бы служивых жильцов побольше, — подумал Шеин. — С ними Руси нашей ни один ворог был бы не страшен».
И пошел, сопровождаемый начальственно-приказным эскортом, дальше.
Как ни затянулся смотр, но к началу обедни закончился. Однако людей Шеин не отпустил, а предложил совершить общий молебен.
— После же молебна два часа на отдых и еству. И снова сюда, — распорядился он. — Будем огневой бой проверять.
Молебен о даровании побед русскому воинству проходил прямо во дворе Знаменского собора. В Храм не поместились бы. Соборное духовенство вынесло хоругви и иконы на улицу. Вынесена была и Курская Коренная икона Божией Матери «Знамения». Не столько сама икона, потемневшая от времени, с едва угадываемым ликом Богоматери и младенца Иисуса, приковывала к себе внимание служивых, как ее богатый оклад. Исполненный московскими умельцами, он был из чистого золота, усыпанного жемчугом и драгоценными камнями. От них, дробясь и рассыпаясь искрами и радужными брызгами, отражались солнечные лучи. Вследствие чего казалось, что от иконы исходит неземное сияние.