Первый генералиссимус России
Шрифт:
В светелке, где вечеряли супруги Шеины, рассеивая наползавшие сумерки, в серебряных подсвечниках горели свечи. В святом углу, перед киотом с иконами, свисая на трех серебряных цепочках с потолка, теплилась лампадка. Прячась от света, по углам светелки, шуршали, перебегая с места на место, усатые тараканы.
В самый раз сказки сказывать либо были с небылицами.
— Коли не шутишь, то слушай, — зарделась личиком боярыня. — Так вот, Кудеяр, как сказывают в Курске, был не просто разбойник, а единокровный брат царя Ивана Грозного.
— Ишь ты! — ведя игру, не очень-то
— Не перебивай! — шутливо нахмурила бровки Авдотья. — А то дальше сказывать не буду.
— Все! Все! — подстраиваясь под нее, также шутливо, с улыбкой на устах, поднял вверх руки супруг. — Молчу как рыба.
— То-то же! — Вновь погрозила ему пальчиком боярыня. И продолжила: — Матерью Кудеяра, как сказывают, была первая жена великого князя и государя Василия Ивановича, Соломония, которую тот из-за ее долгого бесплодия заточил в монастырь. А та возьми да и роди там вскоре по прибытии сына. Назвали его Юрием.
Сам царь Василий Иванович о том ни сном ни духом, а татары как-то проведали. Да и выкрали младенца. Привезли к себе в орду, Кудеяром нарекли. Вырос Кудеяр, возмужал. Стал с другими татарами на Русь в набеги ходить, землю Русскую разорять.
Однако, хоть и жил Кудеяр среди басурман, но кровь-то в нем русская, потому язык родной выучил так, что на нем говорит не хуже, чем на татарском. И вот однажды подошел к нему старик-татарин, седой да дряхлый, как пень замшелый, и говорит: «Не татарин ты, Кудеяр, а русский. Царского роду-племени. Матерью твоей была Соломония, а отцом — великий князь Василий. И ныне есть у тебя на Москве брат сводный, царь Иван Васильевич. Только не он должен на троне сидеть, а ты. Ибо рожден ранее».
Молвив сие, старик-татарин тут же исчез, словно его и не было, а все услышанное да увиденное пригрезилось молодцу. Только Кудеяр с тех пор стал тих да задумчив. Затуманилось чело молодца, набежала на него туча черная, — подражая Параске, вела сказ боярыня. — Но вот согнал Кудеяр печаль-кручину и стал ватажку собирать.
— А для чего? — встрял в сказ с вопросом Алексей Семенович.
Он прекрасно знал, для чего стал собирать станичников разбойник. Но желание немного подразнить супругу, оказавшуюся прекрасной рассказчицей, было столь велико, что прежнего слова — помалкивать — не сдержал и вопрос задал.
— А для того, — нисколько не обиделась Авдотья, прекрасно понимая, к чему был вопрос, — чтобы с царем Грозным воевать, себе престол добывать. Собрал Кудеяр ватажку да в Курских краях оказался. Среди темного бора на высокой горе, прозванной Кудеяровой, стан разбил. Стал с горы той с разбойничками во все стороны похаживать, царские да купеческие обозы перенимать, себе злато-серебро добывать…
— Ишь каков златолюбец, — вновь перебил супругу Алексей Семенович с явным неодобрением.
— Параска сказывала, что и возле Курска, где ныне Ямская слобода, тоже не один клад в землю зарыл, — прерывая столь важным уточнением общий сказ, шепотом пояснила Авдотья.
При этом ее глаза так округлились от этой таинственности, что стали походить на два серебряных блюдца, подернутых глазурью. И в этой огромности глаз ее нос уже
«Господи, а она — прелесть! — екнуло сладко и томно сердце воеводы. — Прелесть!» Однако молвилось иное, подразнивающее, подковыристое:
— Неужто, правда?
— Не знаю, — тут же откликнулась Авдотья. — Так сказывала Параска.
— Ну, если Параска… — расплылся в улыбке Шеин. — Впрочем, прости, что перебил. Сказывай дальше.
— А дальше, — заалела так, что и сумрак не смог скрыть алости щек, Авдотья, — нашел Кудеяр в этой земле себе жену-красавицу. И появился у них ребеночек. Алешенькой назвали, — придумала на ходу.
Услышав собственное имя, Шеин опустил глаза долу, чтобы не смущать супругу. А та продолжала:
— И стал тут Кудеяр царю-батюшке, Ивану Васильевичу Грозному, посланьица слать, трона требовать. Только не пожелал Иван Васильевич златым троном делиться, наслал войска видимо-невидимо. Кудеяр с разбойничками спасся, а вот супруга его несчастная вместе с младенцем в плен попала. Попытался Кудеяр их выручить, да не смог. И были они казнены по слову царскому…
Тут голос сказительницы задрожал, влажная пелена затуманила ее глазки. Чтобы поддержать и успокоить супругу, Алексей Семенович взял ее за ладошку. Ладошка была маленькой, тепленькой. Почувствовав силу мужских рук, она, словно затихшая птица, доверилась этой силе, не шелохнулась, не дрогнула.
— …Долго с той поры лютовал разбойник Кудеяр в этих краях, — успокоившись, продолжила после недолгой паузы сказ Авдотья. — Сколько ни пытались царские люди его изловить, не могли. Пока сам не ушел однажды на Соловки грехи свои замаливать. А в Курской земле много кладов после него осталось. Параска сказывала, что даже золотой баран где-то на горе Кудеяровой был закопан. Многие пытались найти клады, но никому они не даются в руки. Заговоренные. Глубоко в землю уходят.
— Спасибо, Авдотьица, боярыня моя любимая, за сказ сей, — обнял за плечики воевода супругу. — А теперь пойдем в спаленку. Опочивать пора.
Ни слова не сказала на то Авдотья Никитична, только крепко прильнула к мужниной груди.
Пока то, пока се — и минуло красно лето.
Курчане с полей собрали урожай, свезли в овины и риги. Обмолачивают понемногу. Сено на лугах давно уж сметано в копны и стога. Хоть на подворье вези, хоть так держи. Гусиные стада на берегах Кура и Тускоря поредели, зато гусиных перьев повсюду прибавилось. Гоняет их ветер по городским закоулкам вместе с былинками соломы и сена. Играет и так и сяк…
Золотом и багрянцем сыпанул сентябрь. Колокольной медью отпели праздники Успения, Рождества Богородицы и Воздвижения Креста Господня. Прошел знаменитый на все Московское государство Крестный ход, ознаменовавший открытие торгов на Коренной ярмарке.
И во всех больших и малых делах приходилось участвовать курским воеводам. Особенно молодому, Шеину Алексею Семеновичу. Старый-то, Петр Васильевич, часто ссылался на хвори и недомогания. Правда, двунадесятые праздники не пропускал, с радостью посещал курские храмы. И в Коренной пустыни не раз побывал.