Первый генералиссимус России
Шрифт:
Как и везде, курские купцы делились на Гостей, на купцов Гостиной сотни, на купцов Суконной сотни и купцов Черной сотни. В курских слободах собственных купцов еще не было, хотя и стрельцы, особенно стрельчихи, и казаки, и пушкари, и ямщики понемногу приторговывали разной мелочью. Как следовало из Писцовой книги, меньше всего было представителей Гостей. Оно и понятно — не всякий купец располагал капиталом, позволявшим ему вести торговлю с другими городами либо странами. Больше всего было купцов Черной сотни, едва сводивших концы с концами. Они были основным тяглом города, платившие все подати. При этом многие имели задолженность: кто — алтын, кто деньгу, а кто и несколько рублей — сумму огромную, почти неподъемную. При этом настораживало то, что больше всего недоимки значилось за теми, кто арендовал кузню, пекарню, маслобойню или иное что у боярских детей.
— Воруют дети боярские, — поделился своими выводами Алексей Семенович с Петром Васильевичем, — о собственной мошне мыслят, а не о государевой казне. Совсем совести не знают.
— Воруют, — подтвердил тот. И тут же добавил: — Всегда и везде так было… да и будет. Каждый, пользуясь случаем, под себя гребет, только кура глупая — от себя.
— И как быть? С кого недоимки взыскивать?
— А с того, в чьих руках ремесла. С них и взыскивать. А то с нас будет взыскано государями.
«Что ж, будем взыскивать, — решил тогда Шеин. — Своя одежка к телу ближе».
Курск входил в Белгородскую засечную черту и не только являлся оборонительным форпостом на пути врага, но и поставлял воев в Белгородский Большой полк. Даже в мирное время от курчан в Белгородский полк ежегодно направлялось до тысячи двухсот человек стрельцов, казаков и жильцов — детей боярских да дворянских с их воями. Немалые силы находились и при Куске, в слободах.
Согласно данным Росписной книги, в текущем году в Курске числились служивых людей по прибору 767 человека. Из них стрельцов — 390 человек, казаков беломестных — 90, казаков полковых — 126, пушкарей 31, затинщиков — 25, казенных кузнецов — 12, казенных плотников — 15, казенных ямщиков — 4, воротников — 15, монастырских служек и крестьян, обязанных в случае опасности, встать во всеоружии на стены града — 36. Сюда же причислялись городской голова, губной голова, казачий атаман или голова, два дьяка, 13 подьячих, 5 губных целовальников.
«И это без учета тех, что ныне из Москвы присланы, — читая пожелтевшие листы книги, отметил для себя Алексей Семенович. — А присланных, пожалуй, с полсотни наберется. Надобно у их полковника Константина Арпова все досконально выяснить. Это же — сила, сила буйная, сила, склонная к пьянству, расколу и убийству, за которой глаз да глаз нужен. Недреманное око. Недаром же в указе говорилось, — вздохнул Шеин, в очередной раз вспомнив про правительственный указ, — а буде которые из них в Курск не пойдут или с дороги сбегут — тех изловить и наказать жестоко, без всякого милосердия и пощады».
Служивых по отечеству — детей боярских да дворян городовых, да жилецких людей — числилось более 350 человек. Вместе с теми, кто жил в волостях уезда, они должны были выставить конное воинство численностью не менее 567 человек.
И всех надобно было кормить, и всем надобно было платить, и всех надобно одеть, обуть… Взять хотя бы стрелецких сотников — вынь да положь каждому в год по 12 рублей. А головам стрелецкому и казачьему и того более — по 15 рублей. Только на денежное довольствие начальственных воинских людей да приказных съезжей и губной изб ежегодно требовалось более 300 рублей. И не медных, от которых еще со времен приснопамятного государя Алексея Федоровича все нос воротили да бунт подняли, а иных, весомых. Чистым серебром подавай. А еще лучше — звонким золотом. Ведь у каждого из них куча детей, братьев, племянников, зятьев, внучат и прочих захребетников, которые есть и пить хотят. Стрельцов, опять же, надобно и ружейным боем снабдить, и холодным оружием, и кафтанами, и шапками. А это опять деньги, деньги, деньги… Но государева казна не бездонна, денег вечно не хватает. Отсюда задержки с выплатой кормовых и, как результат, недовольство служивых.
«Красно все выглядит на бумаге, — вглядываясь в кучерявую вязь слов, хмыкнул Шеин, но есть яруги и овраги. Про них, как водится, забыли. Начни разборный смотр, и окажется, что добрая четверть — это хворые да калечные, безлошадные да безоружные, а некоторые — так, вообще, в нетях числятся. И точно… — наткнулся он на копию отписки своего предшественника Никиты Одоевского в Разрядный приказ. В ней наряду с прочим говорилось, что на очередной разбор из Суджи не явилось 19 человек, из Царева града — 15, из Обояни — 37. — Вот тебе и жильцы — государев оплот! Вот тебе и защитники отечества! А вот и отписка Григория Григорьевича Ромодановского о том же, — остановился взглядом на очередном листе. — Зато как умеют челобитничать! — наткнулся он на копию челобитной курских детей боярских царю Федору Алексеевичу об отмене десятинной пашни».
Приняв решение о скорейшем проведении воинского смотра служивого люда, Алексей Семенович принялся за изучение Таможенной книги. Изучение показало, что курчане имели торговые связи более чем с 40 городами Московского государства, Украины, Польши и Литвы. Что предметами торговли были не только зерно, сено, животина, рыба, кожа, соль, хмель, деготь, мыло, но и железо и изделия из него, медь и изделия из нее, серебро и изделия из него, сукно и изделия из него, лен и льняные изделия. Торговали иглами и топорами, пяльцами и ткацкими станками, шерстяными носками и собольими шапками. В цене были золотая краска, продаваемая литрами, и бумага, продаваемая оптом и в розницу. При этом, как отметил воевода, ежегодно рос ассортимент и количество продаваемого товара.
Но самым интересным было то, что в торговых рядах Курска торговые места имели не только посадские купцы да ремесленники, но и служилые люди. Так из 75 лавок 35 принадлежало стрельцам, казакам, затинщикам, пушкарям и воротным. И оброку они платили меньше, чем ремесленники и купцы. То же было и с полками, и со скамьями. Даже пара харчевен из пятка и 17 кузниц из трех десятков принадлежала им же. Развернулись и монастырские крестьяне, имевшие на торгу все эти места, но платившие несколько больший оброк. Если служивые за содержание лавки платили по 20 алтын, то монастырские крестьяне по 25 алтын и 2 деньги. И так во всем.
«Неплохо, неплохо, — едва шевеля губами, шептал Шеин. — Если служивые кроме кормовых денег, еще и другой прибыток имеют, значит, меньше крамольных мыслей им будет в голову лезть. Это мне на руку. Не буду тому препятствовать».
Что же его насторожило, если не огорчило, так это то, что имелась челобитная мельничного головы о причинах недобора мельничных денег из-за роста количества новых мельниц, принадлежащих курчанам Агафону Белому да Григорию Мезенцеву.
— Что будем, Петр Васильевич делать? — выбрав момент, когда, натрудив ноги в хождениях по курским церквям и храмам, Шереметев заглянул на краткий час в воеводские палаты, обратился к нему с мельничной докукой Шеин. — Ущемляют курчане государевых людей. Недоимки те несут…
— Пустое, — отмахнулся, переводя дух и утирая потное лицо платом, Шереметев. — Взыскать недоимки с Агафона и Гришки. И впредь оброк им увеличить. А нерадивых казенных мельников — на съезжую да плетьми их вразумить. Враз научатся.
— Мудрое решение, — обронил смешок Алексей Семенович. — Самому царю Соломону такого не придумать. Так и сделаем.
— Пустяки, — вяло махнул пухлой ладошкой на лесть Шереметев. — И не такое приходилось решать…
На том и остановились.
Как убедился Алексей Семенович, город основной своей частью располагался на высоком мысу в слиянии рек Тускоря и Кура. Однако и Закурная сторона, сразу же за долиной, на взгорье, и Затускарная равнинно-луговая сторона уже были заселены. И там, и там, кроме деревянных изб и крепких подворий с гуменьицами и овинами, среди зелени деревьев виднелись маковки деревянных церквей, стоявших на лучших местах.