Первый генералиссимус России
Шрифт:
Закончив, шмыгнул сноровисто рукой за пазуху, вынул сулейку и пригубил. Да так, что слышно стало, как его кадык вверх-вниз по горлу задвигался.
Испив, спрятал сулейку.
— Теперь, ребятушки и спать пора.
— Да, давно пора, — поддержал его басовитый казак.
Только не все так мыслили.
— А ты, дьяче, случайно, не из кочегуровых ли людишек будешь? — спросил какой-то въедливый казачок. — Что-то слишком подробно все сказываешь, словно сам с Кочегуром-разбойником станичничал, хлеб-соль водил…
— Да куда уж мне, убогому, в дела молодецкие соваться, —
— Может быть… — не отставал настырный. — Может быть… Только не в обиду будет тебе, дьяче, сказано, но кажется мне, что и кистенем ты управлялся не хуже, чем кадилом да Псалтырью.
— Спи, язва, — одернул настырного обладатель баса. — Оставь человека в покое. А когда кажется, то креститься надобно…
— И то, — поддержали его другие. — Пора спать.
Зашевелившись, устраиваясь поладнее, казачки поспешили наверстать сном упущенное время.
От Обояни до Усерда все шло, как по маслу. Ни сучка, ни задоринки.
Засечные городки были в порядке, острожки между ними стояли на высотках так густо, что хорошо просматривались соседними. Их маленькие гарнизоны были трезвы и в здравии, что радовало курского воеводу. И в городках-крепостях, и в острожках также были рады прибытию большого воинства в их края. Ни один ворог не осмелится даже близко приблизиться, не говоря о том, чтобы атаковать… Ну, разве что орда в тыщ пять или более… Но между Москвой и Крымом ныне, вроде, мир, и больших орд не предвидится. А небольшие шайки, идущие в набег на свой страх и риск, прослышав про русское войско — Дикое Поле хоть и огромно, но не глухо и не немо — поопасутся нос совать. Можно хоть на единый день расслабиться.
Особенно радовались в тех городах-крепостях, возле которых курское войско, разбив походный бивак, оставалось на ночь. Так было и в Короче, и в Новом Осколе, и в Усерде. Выходили всем городом — себя показать, на курчан поглазеть, воеводу увидать. Не каждый же день воевода с другими начальными людьми к ним приезжает.
Что огорчало воеводу, так это то, что засеки на линии во многих местах уже пришли в дряхлость и требовали обновления. Выкопанные некогда рвы оползли, осыпались краями и уже не представляли непреодолимое для всадника препятствие.
«Надо обновить, подправить — видя такой непорядок, думал Алексей Семенович. — Обязательно надо. А то не засечная линия, а решето дырявое, через которое не только плевелы проскочат, но и конь пролетит, не застрянет. Только вот когда?..»
Однако останавливался всякий раз и давал указание приказным все записывать в книгу, успокаивая себя: «Может, позже, как-нибудь…» И приказные, соскочив с лошадей и подставив один другому спину вместо стола или поставца, усердно сопя, записывали сказанное воеводой слово в слово.
От Усерда, возле которого пролегали Кальмиусская сакма и Ново-Кальмиусский шлях, до Ольшанска, судя по чертежу, верст тридцать, не более. Поэтому, выйдя утром из Усерда, планировали дойти не только до Ольшанска, но и до Острожска. А то и до Коротояка на Дону, если в пути
Погода позволяла, даже приятствовала: небо подзатянуло облаками, солнышка не видать. А по прохладе скакать, когда небольшой ветерок только освежает лицо, а не сушит — одно удовольствие.
Но только человек полагает, а Господь располагает.
Приближаясь к очередному острожку, стоявшему прямо на насыпи вала неподалеку от рощицы, обратили внимание на необычную тишину. Ни движения, ни звука.
— Что-то неладно там… — поделился тревогой Щеглов.
— И мне так кажется, — поддержал его Анненков.
Сотник стрельцов хоть и промолчал, но видно было, как хмарь наползла на его загоревшее лицо.
— Гадать не будем, — посуровел, выслушав начальных воинских людей Алексей Семенович, — тем паче, что ни воды, ни кофейной гущи у нас нет. Проверим. Посылай-ка, Федор Савич, десяток казачков посмышленей — пусть разведают да обскажут, что к чему. Остальным же держаться с опаской, при полной готовности к бою.
Оставив обычный форс, Щеглов метнулся к своим сотням. И тут же из одной из них, пустив лошадок в намет, рассыпавшись веером, чтобы быть наименее уязвимыми для пуль и стрел, казачки полетели к острожку. Когда же они вернулись, то доложили кратко:
— Вырезаны служивые. Все до единого вырезаны. Такая вот беда…
— Видать, проспали, черти полосатые, — ругнулся Щеглов.
— Или перепились… — предположил Анненков, не понаслышке знавший нравы служивых степных застав. — Предупреждай, не предупреждай, говори, не говори — им как с гуся вода, в одно ухо влетело, в другое вылетело.
— А как же сторожа? И она продремала что ли… — туда-сюда крутнул лобастой головой стрелецкий сотник Глеб Заруба, то ли недоумевая, то ли ища поддержки у своих служивых. — А станица? Станица то что?…
— Что ты заакал, — разозлился Щеглов на Зарубу, — «а» да «а». Проморгали! Проспали! Про…
По-видимому, казачий голова хотел найти покрепче словцо, но вовремя остановился. Только рукой раздраженно махнул.
— Не будем гадать, — вновь заметил Шеин, стараясь быть хладнокровным и рассудительным. — Придем — разберемся. А до драки и после драки кулаками махать — дело пустое и глупое. Кулаками махать надо во время драки. Сейчас же — ускорить движение и держать ушки на макушке. Чтобы самим не попасть, как кур в ощип.
Острожок был цел. Вороги почему-то его не тронули. «Чтобы не поднимать огнем тревоги и не терять время на его разрушение, — определился Алексей Семенович. — Я бы так и поступил, коснись подобное меня». Не тронули они и двух черных, лохматых псов с серыми подпалинами, теперь виновато поджавших хвосты и поскуливающих.
— Эх, вы, стражи! — попенял псам Щеглов. — Не уследили. И за что вас только кормили?..
Стражи смотрели так, словно прощенье просили.
— Под утро их вырезали, — осмотрев трупы служивых, пришли к выводу Щеглов и Анненков. — Сначала сняли стрелами дозорных. По две стрелы в каждом — те и не пикнули даже… Потом, пробравшись, уже ножами остальных прикончили… сонных.