Первый матч
Шрифт:
– Нет, – Миша по-прежнему не смотрел на нас.
– Тогда Макеев?
Идиотизм, честное слово!
– Миша, что же ты молчишь? – снова проявил настойчивость Казанцев. – Так это был Макеев? Других тренеров у нас нет. Ну признайся, не бойся. Макеев?
И тут Пономарев кивнул. Словно неуверенно, но все же кивнул.
Это было чудовищно. Я видел, что ему сразу поверили – и Калинин и, что хуже всего, ребята. Те, кого я тренировал, с кем ежедневно общался и доверял, так легко поверили в эту чудовищную, невероятную ложь!
Чему же
Выбора нет. Пора заканчивать этот цирк.
Оставался единственный выход – уйти.
Ребята ему не поверили. Миша понял это по их взглядам. Он и сам бы себе не верил и чувствовал себя скотиной. Целую ночь не спал, ворочаясь с боку на бок. Недаром говорят, что нечистая совесть не дает покоя. А вечером, придя на тренировку, выяснил, что Макеев написал заявление об увольнении. Из-за него.
Миша чувствовал, что стал сам на себя не похож. Раздражительный, нервный, вздрагивающий от любого шороха. В конце концов, сил терпеть не осталось. И перед самым матчем со «Львами» он все-таки пошел к ВасГену. Хорошо, когда есть куда идти.
ВасГен сидел в медпункте, где, как всегда, остро, до головокружения, пахло лекарствами.
– Проходи, – врач, кажется, совсем не удивился этому визиту. – Присаживайся.
Миша переступил с ноги на ногу.
– Спасибо, я постою, – пробормотал он.
– Ну хорошо, – ВасГен сдвинул очки на лоб и уставился на гостя. – Можешь рассказывать и стоя. Я слушаю. Ведь Макеев тебя не бил, так?..
Горло скрутило, а глаза защипало от слез. Ладно, пора признаваться. Тот, кто совершает подлости, должен уметь держать за них ответ.
– Нет, не бил, – ответил он, глядя куда-то на стену.
– Так зачем ты соврал? – спросил врач так терпеливо и спокойно, что стало еще противнее, еще больнее.
– Меня попросили… – выдавил Миша из непослушного, сухого, как аравийская пустыня, горла.
– И кто тебя попросил? – ВасГен привстал со своего стула.
– Я не мог отказаться, – торопливо заговорил парень. – Он спас мою бабушку и сказал, что ничего страшного не случится.
– Кто спас твою бабушку? Казанцев, что ли? Да не смеши мои тапочки! – Врач хлопнул по столу пухлой рукой.
– Я не понимаю… – Пономарев едва не плакал. – Разве не он?
– Знаешь что… – ВасГен снял очки и потер переносицу пальцем. – Ступай пока. Тебе сейчас нужно думать об игре. И, если ты хочешь, чтобы Макеев вернулся, выложись сегодня по полной. Понял?
– Но, Василий Геннадьевич…
– Я сказал «потом»! Иди и постарайся сделать все, чтобы «Медведи» победили. Так ты меня понял?
– Понял! – на этот раз бодро откликнулся Миша.
После признания все же стало легче. Не совсем, но все-таки…
Оставалось еще одно дело: поговорить с ребятами. Лучше, чтобы перед выходом на лед между ними не оставалось недоразумений.
Они выслушали его сбивчивую исповедь, и земля не дрогнула,
– Нормально, – сказал Кисляк, – ты запутался, с кем не бывает.
– Потом будем разбираться, – совсем как ВасГен сказал Егор. – Сейчас у нас одно общее дело. Ну что, порвем «Львов», как котят?
– Порвем! – с готовностью откликнулась команда.
И они действительно порвали. Правда, с небольшим превосходством. Три-два. Но это тоже результат. Причем отличный, учитывая ситуацию.
– Так, ребята, – заявил Щука сразу после матча, – я сейчас к Петровичу. Нужно рассказать ему про подставу. Кто-нибудь со мной?
– Ага! – дружно откликнулась команда.
– А Макеева дома нет, – послышался вдруг голос. На пороге стоял ВасГен.
– Где же он? – спросил, холодея, Миша.
– На вокзале.
Небо было свинцово-серым. Как раз в такт моему настроению. Ветер гнул ветви деревьев, швырял в лицо пыль… Я шел, подставляя лицо ветру, чувствуя, как хрустит на губах песок, и считал шаги. Вскоре между мной и этим городом, как-то незаметно, но прочно вошедшим в мою кровь, в мои кости, проляжет расстояние. Скорый поезд, перестукивая колесами на стыках шпал, увезет меня отсюда в большой город, где я затеряюсь среди миллионов таких же, как я. Где никто не заметит моего одиночества просто потому, что никому не будет до меня дела. Где я буду ходить в магазин, покупать себе кефир и батон белого хлеба и сидеть у окна, глядя, как отражается в стекле солнце, как бегут по нему капли, как застывают снежинки… День за днем. Год за годом. Я буду жить, и время будет засыпать пылью свежие сейчас раны, и они начнут рубцеваться, и я привыкну к их боли, научусь с нею жить, ощущая ее только в непогожие вечера, а еще в лунные ночи, когда крупный глаз луны будет смотреть мне прямо в душу…
Так и случится.
Я снял с плеча тяжелую сумку, в которой уместилось, в общем, все, что мне нужно. Большим хозяйством я здесь так и не обзавелся и, как показало время, правильно сделал. На часах начало пятого. Значит, до поезда еще сорок минут.
– Сергей!
Этот крик зазвенел в ушах. Я медленно обернулся.
Юля бежала ко мне по перрону, путаясь в длинной юбке.
– Сергей! Не уезжай, пожалуйста! – ее щеки покраснели, а глаза лихорадочно блестели.
Поздно, все слишком поздно.
– Мне нечего больше здесь делать, – ответил я, стараясь не встречаться с ней взглядом.
– Но я могу все объяснить…
Я улыбнулся:
– Не стоит. Если бы ты хотела мне что-то объяснить, то сделала бы это раньше. А теперь, – я пожал плечами, чувствуя в груди пустоту, – извини. И всего хорошего.
Она смотрела на меня, а по щекам медленно катились слезы.
Девочка… какая же она хрупкая, беззащитная девочка. Как жаль, что между нами все теперь кончено…
Все кончено. Юля тоже поняла это и, опустив голову, медленно пошла прочь. Я не стал ее задерживать.