Первый президент. Повесть о Михаиле Калинине
Шрифт:
Точно в определенное время Михаил Иванович открыл дверь в большую комнату, разделенную перегородкой. Поздоровался со всеми разом. Спросил первого в очереди:
– Какое у вас дело ко мне?
Первым был крестьянин в армяке и лаптях, с растрепанной клочковатой бородкой. От него резко пахло кислой овчиной: наверно, спал где-нибудь на вокзале, кутаясь в старый полушубок.
– Прошение у меня, - протянул он засаленную бумажку.
– Погорельцы мы, значит, погорельцы. Весь наш порядок слизнуло. А волость тае... Нет, говорит, лесу - и вся штука!
– Давно погорели?
–
– Вот-вот, - укоризненно произнес Михаил Иванович.
– Вы на престольном празднике самогон пьете, а Советская власть вам потом избы справляй!
– Да мы сами, сами поставим! Нам бы лесу....
– Так ведь есть же резолюция на заявлении. Вижу, помощник мой все решил. Выделят вам лес. Зачем меня-то еще дожидался?
– А чтобы ты, батюшка, собственный подпись дал. Так мужики наказывали.
– Ну, коли наказывали, - Калинин расписался под резолюцией.
– Возьми. А насчет престола-то поскромней надо, поаккуратней.
– Мы теперь ученые, батюшка, во как ученые! Следующим в очереди был фабричный человек,
Калинин определил это по внешности и даже угадал, зачем он пришел. Работа ему нужна. Семья, наверно, большая - кормить надо. А пристроить его некуда. Положение таких тружеников особенно беспокоило Михаила Ивановича. Крестьянину, даже самому, бедному, легче, чем рабочему, оказавшемуся не у дел. Крестьянин хоть на одной картошке, но перебьется, перезимует. А безработному мастеровому где кусок взять?
Открылась вот маленькая фабричка за городом, на дачном поезде надо туда ездить. Только на эту фабричку и можно направить.
После мастерового - трое ходоков из одной деревни. Жалоба у них на соседей. У тех, мол, земли больше и лучше она, урожайней. Переделить надо. Ну, такие вопросы следует решать на месте. Послать энергичного товарища, он утрясет все в уезде, баз волокиты...
Занятый делом, Михаил Иванович не сразу заметил новых посетителей, которые вошли осторожно, стараясь не помешать. А когда увидел - сперва даже себе не поверил: перед ним стояли Иван Евсеевич и Федор. В глазах Евсеева любопытство: вот, мол, как тут разбираются. А Федор чувствовал себя неловко, тискал в руке бескозырку.
Михаил Иванович спросил улыбаясь:
– И вы с жалобами?
– Нет, повидаться, проездом. Спасибо дежурному, выслушал нас и пропустил неурочно.
Обрадованный встречей, Михаил Иванович попросил гостей подождать немного, а сам закончил прием. Отпустив последнего посетителя, заторопился к друзьям.
– Голодны? Может, на квартиру пойдем, у Екатерины Ивановны борщ есть, а здесь только чай.
– С радостью бы, - Евсеев посмотрел на часы.
– Да уж и без того пересидели мы, безусловно, как бы к поезду не опоздать.
– Тогда чай, - решил Калинин.
– Рассказывайте, какой ветер и куда вас несет?
– В Дальневосточную республику. Вспомнила партия, что я три года на Тихом океане морячил, после Цусимы в японском плену побывал. Вот и направили в Народно-революционную армию на комиссарскую должность. А Федор со мной напросился.
– Сперва отвоеваться надо, - вздохнул Калинин.
– Последнее пристанище всех недобитков там. К тому же японцы и американцы. Крепкий орех вам, друзья, разгрызать придется.
– Людей туда много едет. Из Питера, из Москвы.
– Знаю. Дальний Восток мы капиталистам не отдадим. Буферная республика - это на время, чтобы нам непосредственно не ввязываться в новый конфликт.
– Мы понимаем, - солидно кивнул Федор. Вскоре друзья ушли - Михаил Иванович распорядился, чтобы их доставили к вокзалу на автомашине.
Опять принялся за дела: совещался с представителями Наркомпрода, намечал план очередной поездки. Потом взялся за статью для «Правды». Недавно Центральный Комитет партии распространил циркулярное письмо о широком привлечении к советской работе беспартийных товарищей, и теперь правдисты попросили простыми словами раскрыть суть этого документа.
Лишь поздно вечером Михаил Иванович взял свою палку, сунул под мышку портфель и вышел из кабинета. Народу на улице мало. Отдыхают люди после работы.
Дома он не успел рта раскрыть - подступила с новостями жена:
– Аню-то выпишут на днях.
– Хорошо.
– А из деревни письмо, - Екатерина Ивановна понизила голос, чтобы не слышали дети в соседней комнате.
– Анина мать умерла, а муж ее, сам знаешь, еще на германской погиб...
Екатерина Ивановна смотрела, ожидая решения. А что он мог сказать ей вот так сразу? Одно ясно - нельзя оставлять Анну на произвол судьбы. Да и привязались к ней все.
Года два назад, когда семья отдыхала в Верхней Троице, из дальней деревни пришла к ним незнакомая женщина. Тридцать верст несла на руках свою дочку. У Ани от рождения была повреждена нога, девочка хромала, ребятишки на улице смеялись над ней. Слезно просила женщина помочь, показать дочь докторам. Екатерина Ивановна увезла Аню в Москву.
Врачи определили: требуется несколько последовательных операций. Пришлось согласиться на это. Вот и лежала Аня с тех пор в больнице. Калинины поочередно навещали ее, привыкли к ней, как к своей.
– Что же, - задумчиво сказал Михаил Иванович.
– Саша-то у нас усыновленный, а растет, как все... Где четверо, там и пятерым места хватит.
– Главное, чтобы в сердце места хватило, - ответила жена, и по каким-то едва уловимым оттенкам ее голоса он понял, что Катя уже успела подумать об атом.
– Ты у меня очень хорошая, - сказал он.
– Забирай Аню, и весь разговор.
2
Едва поезд «Октябрьская революция» прибыл в Самару, на железнодорожных путях сразу появились группы изможденных людей. Особенно много было крестьянок с детьми. Женщины почти все босые, из-под длинных юбок виднелись костлявые, словно усохшие, ноги. Никто не объявлял, что будут давать пособие, но люди все равно молча выстроились вдоль поезда длинной очередью. Сами установили порядок, кто за кем, и сели на землю - ждать. Подремывали от слабости. Голодные дети плакали.