Первый среди Равных
Шрифт:
Сильные мира, уничтожив её мужа, мстили и ей. И при Директории, и при Наполеоне её арестовывали, высылали, в ее квартире устраивали обыски…
…Сейчас она жила в Париже, и Лоран поддерживал с нею тесную связь. Она многое рассказала ему о Бабёфе, а главное, предоставила в его распоряжение обширный архив трибуна, в том числе и самое дорогое, что оставалось у неё как память о муже, — его письма…
Вскоре после женитьбы молодая чета поселилась в городке Руа.
Репутация Бабёфа всё более укреплялась.
Заманчивые предложения сыпались на него как из рога изобилия, прославленные февдисты Пикардии и соседних областей
И правда, за эти годы он далеко ушёл вперёд не только как землемер-исполнитель, но и как февдист-теоретик: не было ни одного стоящего сочинения из интересующей его области, которого бы он не проштудировал и не освоил, не было сколько-нибудь видного случая в февдистской практике, которого бы он не знал и всесторонне не обдумал.
С 1785 года он стал выступать в печати с обличениями проделок своих конкурентов и начал готовить к публикации большой обобщающий труд.
Его материальное благосостояние укрепилось, он смог арендовать у богатого торговца на одной из центральных улиц Руа просторный комфортабельный дом за сто двадцать ливров в год; дом был необходим — к этому времени у счастливых супругов уже оказалось двое детей, горячо любимые дочь и сын.
Да, всё удавалось Франсуа Ноэлю, всё шло у него гладко, ладно, успешно. Казалось, этому преуспеянию не будет конца.
Но так могло показаться только стороннему наблюдателю.
Тот же, кто смог бы заглянуть в душу Бабёфа, прочесть его мысли и сомнения, узнать его планы на будущее, — тот вряд ли отважился бы на столь прямолинейные выводы…
…Вчитываясь в скупые строки писем и более поздних набросков Бабёфа, вспоминая беседы с ним и зная, что произойдёт дальше, Лоран уже сейчас остро чувствовал назревание кризиса.
Кризис…
Его началом, видимо, стал 1787 год, во многом роковой для преуспевающего февдиста.
Но пролог или завязку следовало искать значительно раньше.
Лоран видел два источника духовного кризиса Бабёфа.
Одним была литература.
Другим — сама жизнь.
«Руссо провозгласил неотъемлемость природных прав человека; он ратовал за всех людей без различия; благоденствие общества он усматривал в счастье каждого его члена, его силу — во всеобщей преданности законам. Богатство общества, по его мнению, заключается в труде и в умеренности граждан, а свобода — в могуществе суверена, каковым является весь народ; при этом каждая из составных частей общества, вследствие беспристрастного распределения жизненных благ и просвещения, сохраняет влияние, необходимое для существования социального организма».
Эти слова Лоран списал с листка, хранимого среди других бумаг Бабёфа со времен тюрьмы Плесси.
Их необходимо вставить в книгу о Бабёфе: запись была сделана непосредственно после долгой беседы, когда Лоран понял, что его новый соратник не так прост, как может показаться на первый взгляд, что он очень начитан, прекрасно разбирается в теории и что Руссо — один из главных его кумиров.
Еще работая у Юлена, Франсуа Ноэль жадно читал, используя для этого каждую свободную минуту.
И
Прежде всего он углублялся в книги по истории и философии, которые могли помочь ему постичь особенности современного ему общества.
Здесь-то на помощь молодому Бабёфу и пришел Руссо.
Жан Жак объяснил Франсуа Ноэлю, что человечество далеко не всегда было таким, как в его время.
Когда-то, очень давно, среди людей царило естественное равенство, когда, по словам Руссо, земля не принадлежала никому, а плоды её — всем. Но постепенно положение изменилось. Жадные и жестокие стали захватывать лучшие участки и огораживать их частоколами… Постепенно прежнее совершенное равенство сменилось нынешним неравенством. Чтобы закрепить и увековечить новый порядок вещей, захватчики установили государство, призванное защищать и охранять их интересы от всех страждущих и обездоленных…
Читая произведения Руссо и Мабли, Бабёф лучше представил себе сущность и структуру современного общества и государства.
Франция того времени была неограниченной, абсолютной монархией.
Монархия была сословной.
Она выполняла волю двух привилегированных сословий — духовенства и дворянства.
Духовенство и дворянство составляли ничтожную часть населения страны; более девяноста его процентов называлось третьим податным сословием.
Аббат Сиейс, этот политический перевёртыш, с которым Лоран постоянно встречался в Брюсселе, накануне революции написал и издал брошюру, принесшую ему неувядаемую славу.
«Что такое третье сословие?» — спрашивал Сиейс. И сам же отвечал: «Всё». «Чем оно было до сих пор в политическом отношении?» — задавал он второй вопрос и тут же давал ответ: «Ничем».
Сказано было точно, чётко и лаконично.
Но Бабёф знал всё это достаточно хорошо и без Сиейса.
Третье сословие недаром называлось податным: оно оплачивало все государственные расходы, вносило все подати и налоги, на которых покоилось внешнее великолепие монархии и привилегированных. При этом люди третьего сословия оставались политически ущемлёнными, лишёнными всяких прав. Государство, церковь и «благородные» дворяне были полными хозяевами страны; как и во времена средневековья, феодал-помещик считался верховным собственником земли, а крестьянин лишь её пользователем, «держателем». На крестьянах, составлявших большинство людей третьего сословия, лежали многочисленные феодальные повинности, всевозможные барщины и оброки, разорявшие землепашцев и зачастую превращавшие их в безземельных, нищих, бродяг.
Именно из них, обездоленных, — теперь Бабёф прекрасно понимал это — рекрутировались армии рабочих, готовых, как на строительстве Пикардийского канала, продавать свой труд за кусок хлеба…
…Да, всё вычитанное у Руссо и других просветителей было для Франсуа Ноэля отнюдь не голой теорией. Оно отражало и объясняло повседневную практику жизни.
За годы своей февдистской деятельности он обследовал родную Пикардию вдоль и поперёк.
Он исходил её и изъездил по широким шоссе, просёлочным дорогам и лесным тропкам, его встречали в дилижансах, в экипажах с гербами, на телегах и двуколках; «господина комиссара по описям» знали крестьяне десятков деревень, владельцы придорожных трактиров и постоялых дворов, муниципальные чиновники мелких городишек, замковая челядь. В Домфроне и Эпелее, в Лефитуа и Мондидье, в Тьекуре, Созуа, Нойоне, Одерши, Kenya, Арманкуре и множестве других населённых пунктов и округов он был, что называется, своим человеком.