Первый ученик
Шрифт:
Швабра щелкнул пальцами и посмотрел на учеников: вот, дескать, какой я. Погулял цаплей перед партами, остановился перед Володькой и спросил ласково:
— Наизусть басню какую-нибудь по-древнегречески можете или не можете, Владимирус? Нуте-с…
— Могу.
И так же спокойно Токарев прочитал басню.
— Недурно. Сколько вы имели раньше по-гречески?
— Пять.
Амосов заерзал.
— А по-русски?
— Тоже пять.
Амосов шумно вздохнул.
— Коробит Амоську, —
— Пять… — смотря в окно, повторил Швабра. И вдруг, повернувшись, резко: — А сколько же вы думаете иметь у меня? Ась?
Володька пожал плечами.
Швабра дружески передразнил его, сделал такой же жест. Амосов хихикнул.
«Начинается», — сердито подумал Самоха и, рванув из тетради клочок бумаги, быстро написал Амосову записку: «Сиди и не рыпайся, а то на перемене башку чернилами оболью».
— Так сколько же вы будете получать у меня? — повторил свой вопрос Швабра. — Поразмыслите-ка.
— Не знаю. Буду стараться.
— Ну-ну, старайтесь… Переведите-ка вот это, — Швабра ткнул пальцем в книгу.
Володька наморщил лоб. В двух местах чуть не сбился, но все же перевел без ошибки и облегченно вздохнул.
— А вот это?
И Швабра перевернул страницу.
Володька задумался. Амосов немедленно поднял руку:
— Я переведу.
— Сядь, ватрушка! — не выдержал Самоха и, поймав на себе строгий взгляд Афиногена Егоровича, поднялся и сказал с досадой:
— Чего он выскакивает?
Швабра ничего не ответил. Спокойно и молча поставил против фамилии Самохина единицу и певуче обратился к Токареву:
— Нуте-с… Новенький.
— Одного слова я здесь не знаю, — угрюмо сказал Володька.
— Не знаете? — поднял брови Швабра, — а пятерки получали. За что же, позвольте спросить? Ну, а вообще ничего, неплохо. Старайтесь. Пока что садитесь.
И поставил три с плюсом.
В классе переглянулись. А Амоська — на десятом небе…
На перемене Самоха отозвал в сторону Токарева, взял за пуговицу и стал сердито внушать:
— Ты знай, это он тебя испытывает. Ухо держи востро. Он у нас, брат, идиотистый. Если кого не взлюбит — аминь. Могила. У него только Коля Амосик да вот Бух еще… К Нифонтову он тоже благоволит. Это ничего, что он им иной раз двойки ставит. Он им простит. А к тебе присматривается. Будешь расшаркиваться, в глазки его по-собачьи смотреть — поставит и тебе пятерку, а нет — забудь, какие они, пятерки, на свете есть. Станешь хорошо отвечать — все равно в конце четверти срежет. Он у нас — ух… Одно слово — Швабра.
Володька слушал…
— Впрочем, как хочешь, — продолжал Самоха. — Дружи с Амосовым, с Бухом — и дело твое в шляпе. Только к нам тогда в компанию не суйся.
— А ты что за птица? — вдруг резко спросил Володька. — Какое тебе дело?
— Не птица я, а Самоха. Не ори.
— Самоха… Чихал я, что ты Самоха. Без тебя знаю, что делать! Сам по-собачьи в глаза смотри, если нравится. Дурак!
Смерили друг друга. Самохин сказал первый:
— Надулся… Как пузырь бычачий… Лопнешь.
Ткнул Володьку пальцем в живот и улыбнулся.
— А ты не лезь с глупостями, — обиженно ответил Володька. — Сроду я не подлизывался. А будешь лезть, так я не посмотрю, что ты самый сильный в классе. Сам целуйся со своим Амосовым… Иди от меня.
Самохин искоса посмотрел на Володьку, поправил на себе пояс и процедил сквозь зубы:
— Думаешь, мне жалко, что ты хорошо учишься? Думаешь, я…
— Ничего не думаю. А чего ты от меня хочешь?
— Слова тебе нельзя сказать… Ишь, раскраснелся. Рыжий, как огонь. Настоящий мухомор ты…
Неожиданно придуманное для Володьки прозвище так понравилось Самохе, что он звонко и весело засмеялся. А смех был так прост и искренен, что Володька даже и не подумал обидеться. Сам до ушей улыбнулся.
— Ну и пусть мухомор, — добродушно сказал он. — Плохо разве? А ты кто? Самошка-блошка?
— Я? Нет, брат, не блошка. Ко мне никакая кличка не пристает. И так пробовали называть и этак — ничего не выходит. Самоха я, да и только. Вот уже пятый год, как Самоха. А ты не злись, убери губы. Думаешь, я забыл, как ты за меня директора просил? Ты думаешь, я против тебя иду? А если сказал тебе то да се, так я не потому. Чудак ты… А бровь у тебя почему одна выше, а другая ниже?
— Так родился. А тебе что? Завидно?
Самоха сел рядом. Вздохнул:
— Ты не дуйся. Меня, брат, Швабра тоже поедом ест. Только я теперь — тьфу. Не горюю. Мне теперь все разно… А у нас тут весело. Коряга и Медведев — хорошие ребята.
— Да и ты, похоже, что неплохой…
— Правда?
Самохин обрадовался.
— Я что? — сказал он. — Если меня не трогают, и я не трону… Ты в чехарду любишь скакать?
— Люблю. А ты?
— Я тоже…
В классе почти никого не было. Все носились по коридору. Мухомор и Самоха сидели молча.
Ударил звонок. Гимназисты шумно ринулись в класс. Самохин поднялся и тихо спросил Володьку:
— Дружить хочешь?
— Хочу, — твердо ответил тот.
— Ладно… — Потоптался на месте, пошарил в карманах и сказал ласково: — Значит, ты Мухомор теперь?
— Да.
— Так… Окрестим с музыкой. А вот и печать тебе.
И Самоха со всего размаху хлопнул Володьку по спине. Тот даже пригнулся.
— Ничего, — виновато сказал Самоха, — это на память, в знак дружбы. Это у нас правило такое. — И пошел к своей парте.