Первый ученик
Шрифт:
Сел и вдруг почувствовал какую-то новую, теплую радость. Весь урок был молчалив и тих. О чем-то все думал… Думал и улыбался.
А Володька время от времени оглядывался на него и почесывал спину…
«ПОПОЧКА, ВЫ ОПОЗДАЛИ!»
На перемене Самохин позвал Корягина и Медведева, отвел их в сторону и сказал строго, по-деловому:
— Сегодня же крестины.
— Имя? — спросил Медведев.
— Мухомор.
Подумали, одобрили.
Самохин оглянулся по сторонам. Убедившись, что никого нет, повернул Корягина к себе спиной, вывел ему мелом на куртке рожу и сказал:
— Иди, сын мой, и пророчествуй.
Не прошло и пяти минут, как весь класс уже знал о предстоящем торжестве и новоявленном «пророке».
А «пророк» стоял на кафедре и провозглашал мрачно:
СМногие шли и каялись.
Медведев пришел первым и сказал:
— В дневнике кол на четверку перестряпал. Прости, святой отец.
— Молись! — дико заорал «пророк». — Молись, обезьянья рожа!
— Вот будет вам, — заметил Амосов, — вот будет вам, если батюшка узнает.
— Ты не скажешь, так не узнает, — заметил кто-то.
— А вы не кощунствуйте. Грех. Будет вам на том свете.
— Смотри, как бы тебе на этом не было, — пригрозил Самохин и подмигнул Корягину. Тот понял и утвердительно кивнул головой.
На большой перемене почти всем классом сбились в уборной. Старшеклассники возмутились, им самим было тесно. Однако после долгих споров, за две булки и три яблока, они согласились очистить помещение.
Началось «крещение».
Притащили Володьку, поставили в круг.
Медведев провозгласил:
— Вонмем!
Хор тихо и стройно:
— А-минь…
Корягин откашлялся и начал самохинскую панихиду:
Грохотал да небе гром,Тучи мчались кувырком,Волк протяжно завывал,Швабра с ведьмой пировал…Хор (молитвенно):
Тихо плакал домовой…Со святыми упокой…Корягин:
Ведьма в кружевах, шелках,В фильдекосовых чулках,А на Швабре вицмундирТемно- синий, как сапфир.Хор продолжал подтягивать, повторяя припев, а Коряга все громче и громче:
Шпага золотом горит…Швабра ведьме говорит:«Отвечайте мне урок —Как по- гречески порок?»Ведьма хрюкнула в кулакИ сказала: «Вы — дурак.Я вас в бок пихну ногой.Я вас тресну кочергой».Швабра струсил, стал вилятьИ поставил ведьме «пять».Ведьма хрюкнула вторично,Швабра вымолвил: «Отлично»,Ведьма кончила все классы,Швабре плюнула в мордасы,Получила аттестатИ уехала в Карлсбад.Хор (еле слышно):
Тихо плакал домовой…Со святыми упокой…Самохин:
— Стой!
И вышел, ведомый под руки двумя приготовишками, польщенными великой честью прислуживать при таком исключительном торжестве.
— Братья! — запел Самохин. — Подайте мне древний кубок.
Приготовишки с трепетом исполнили его приказание, притащили кружку с водой.
— Преклони главу, — строго сказал Самоха Володьке. — Будет тебе великое наречение.
Володьку держали за руки, но он особенно не сопротивлялся. Знал: раз надо — значит, надо. Наклонил свою шафрановую голову и только попросил тихо:
— За воротник поменьше…
Хор (торжественно):
Че! Че! Чебуреку!Имя дали человеку.Ох! Ах! Ой! Ай!Звонче имя нарекай!Самоха, поливая Володьке затылок, заревел что есть духу:
— Нарекаешься с этих пор — Мухомор! Мухомор! Мухомор!
И, вырвав у Володьки из чуба волосинку, подал и приказал:
— Ешь, вновь нареченный.
Володька опешил.
— Ну уж это лишнее, — жалобно сказал он.
— Ешь! — грозно повторил Самохин. А за ним все:
— Надо есть. Обязан.
Волей-неволей пришлось подчиниться.
— Запей, — подал Самоха воду.
И пока Володька пил, хор снова затянул:
Тихо плакал домовой…Со святыми упокой…— А теперь проклянем, — сказал Коряга. Стал среди круга и взвыл:
Классоотступнику и подхалиме —Амосову Николаю,Ябеде и подлизе,Братие…Хор (зловеще):
Про-кля-тие!Коряга:
При первом доносе набить Амосе!Хор:
В раздевалке его отдубасить,Фонарями глаза украсить,Поцарапать ему «фотографию»,Написать на доске эпитафию. [4]4
Надгробная надпись в стихах или прозой.
Самоха:
Амоська-барбоська, тьфу! Сгинь!Хор (протяжно):
А-минь…— Попка! — с визгом вбежали стоявшие на страже приготовишки. — Пропали мы!
Самоха не растерялся.
— Держите дверь! — крикнул он.
Мигом закрутили ручку поясами и налегли.
Попочка попробовал открыть — ничего не вышло. Дверь — ни с места.
Пошел за швейцаром Акимом. Пока ходил — в уборной никого уже не осталось. Только вовсю стену появилась новая надпись: