Первый ученик
Шрифт:
— Да, сделайся… Легко сказать — сделайся, — сердито сказал Мухомор. — Я и без того лучше Амосова все знаю, а вот…
— Не унывай, мы поможем, — не мог успокоиться Самохин. — Мы поддержим.
— Ладно, — согласился Мухомор, — постараюсь.
На том и решили.
Встретив в коридоре Амосова, Самохин послал ему воздушный поцелуй и сказал:
— Привет от старых штиблет.
А потом подошел ближе и серьезно:
— Эх, Коля, Коля… А ведь я видел, как ты сдирал на письменной. А вот не пожаловался же на тебя. Свинья
— Когда? Когда? — заюлил Коля. — Никогда я не сдирал. Приснилось тебе.
— Не мне, а твоей бабушке приснилось, — обозлился Самохин. — И чего врешь? Что я тебя выдам, что ли? Эх… Впрочем, что ж… Ходи, Коля, гуляй, Коля… Животное ты, Коля. Кишка ты маринованная, Коля… И зачем только твоя мама такую устрицу на свет родила?…
КУХАРКИН СЫН
Утром по гимназии разнеслась молва: Лихов арестован! (Тот самый Лихов, о котором директор говорил отцу Мухомора: «Учится у нас сын кухарки, и, представьте, ведёт себя довольно прилично»).
Все — от приготовишек до восьмиклассников — только и говорили об этом происшествии. Утром Лихов надел шинель, ранец, вышел за калитку и вместо гимназии попал в полицию.
За что арестовали — никто не знал. Директор ходил туча тучей…
Ко второй перемене выяснилось, что Лихов имел связь с теми, кого судил Колин папа. А присудили тех троих к высылке на дальний холодный Север.
На большой перемене Мухомор вызвал Самоху в раздевалку и там сообщил:
— Сегодня ночью еще арестовали несколько рабочих. Вот и Лихова, должно быть, по тому же делу.
И совсем тихо-тихо, на ухо:
— У нас тоже был обыск. У отца все перерыли.
— Да ну? — испугался Самоха. — Не может быть!
— Тсс! Ты не шуми. Я тебе правду говорю, только ты никому ни звука. Все перерыли, но ничего не нашли. Так и ушли ни с чем. Мать испугалась, а отец — ничего, сидел и улыбался только.
— А за что это аресты? В чем дело? Ты знаешь?
— Знаю… Рабочие хотят, чтобы не было царя. Есть такие революционеры. Вот они и стараются, чтобы все рабочие были заодно. Эти революционеры — они… они же и есть рабочие… Только ты, Самоха, язык держи за зубами.
— Так, — задумался Самохин. — Значит, они вроде, как мы, против Швабры. А по-моему, все-таки лучше царь, чем Швабра. Царь мне ничего не сделал, а Швабра поедом ест.
— Ты не понимаешь, — обиженно сказал Мухомор. — Сравнил тоже… Ты и рабочие… Царь и Швабра…
А сам подумал: «Вот досада! Не умею объяснить как следует». Вдруг обрадовался: сообразил. Сказал:
— Не будет царя — и Швабры не будет. Свобода будет в гимназии. Придираться не будут, любимчиков не будет. Лафа будет. Зря наказывать не будут. В карцер дверь кирпичами заложат — и крышка.
Самоха рот разинул. Подумал и сказал недоверчиво:
— Ну, это ты чересчур. Что же, у нас и Попочки не будет? И без обеда оставлять не будут? Чепуха. А Лихов что делал? Он тоже против царя? Против карцера?
— Конечно.
— Влетит ему теперь, да? Из гимназии тю-тю… А хороший он был. Я у него папиросы брал. И всегда он такой серьезный. Раз я стою в уборной, и Лихов стоит. И этот, как его… Веретенников, у которого отец гостиницу держит. Вот Веретенников и говорит Лихову: «В России революцию нельзя делать: в деревне — мужичье, а рабочие — пьяницы. Им дай власть — они перепьются и всех перережут. Будет один грабеж, и больше ничего».
А Лихов его дразнит. Спрашивает: «А тебе жалко, если у твоего папы гостиницу отберут?». — «Конечно, жалко, — говорит Веретенников. А потом добавляет, знаешь, с такой ядовитой насмешкой: «Хорошо, что у тебя, кроме старых штанов, ничего нет». — «А я, — говорит Лихов, — за тебя и штанов старых не дал бы».
Ну, тут они и повздорили. Народу собралось много. Шум подняли. Попочка заскочил. Старшеклассники к нему: как, мол, можно без царя? Попочка как начал их ругать, как начал их ругать! А потом увидел меня и набросился: «А ты, — говорит, — чего тут среди старших крутишься? Чего всякие глупости слушаешь?»
И прогнал из уборной.
— Мне Лихова жалко, — сказал Мухомор. — Давай соберем ему денег. В Сибири, знаешь, ему плохо будет.
Самоха с радостью:
— Вот это ты хорошо придумал! Обойдем потихоньку все классы и соберем. Айда! Давай сейчас собирать. Я у сестры рубль выпрошу.
Мухомор не успел ответить, как ударил звонок.
— Что это? — удивленно спросил Самоха. — Еще перемена не кончилась, а уже звонят. Пойдем. Что-то есть…
А по коридору уже топали две сотни ног. Парадный зал был распахнут настежь. Попочка суетливо расставлял гимназистов парами и кричал:
— В зал! В зал, господа! Живей!
Построились в зале рядами и загудели. Каждый допытывался:
— В чем дело? Что будет? Зачем собрали?
Попочка отвечал коротко:
— Узнаете. Не галдеть!
Вдруг в зал — сам Аполлон Августович. Серьезный-серьезный. А за ним — батюшка и Швабра.
— Тсс! — поднял руку Попочка. — Смирно!
Аполлон Августович встал лицом к шеренгам. Молча и испытующе разглядывал серые ряды. Батюшка кусал бороду и украдкой выглядывал из-за его спины. Швабра рассматривал потолок…
— Дети, — тихо начал директор.
В задних рядах солидно откашлялись восьмиклассники. Кое-кто осторожно пощупал пробивающиеся усы…
— Дети, — еще раз сказал директор и, заметив малышню, обратился к Попочке:
— Этих уведите. Оставьте с четвертого по восьмой включительно.
Малыши обиженно вышли.
Когда за ними закрылась дверь, директор сделал шаг вперед и спросил:
— Дождались?
И вдруг визгливо:
— Чтоб у меня этого больше не было! Безобразие! Позор! Осрамили учебное заведение.