Первый узбек: Героям быть!
Шрифт:
Когда мастер сам был шагирдом, он учил арифметику с геометрией. Эти науки ему совершенно не давались. Он не мог понять, почему нужно прибавлять какие-то числа, а не знакомые и понятные всем вещи. Ему, чтобы к двумстам тридцати одному прибавить сто сорок шесть, нужно было обозначить эти цифры какими-то привычными словами. Например, к двумстам тридцати одному яблоку прибавить сто сорок шесть яблок. По-другому у него не получалось. И когда он шептал себе под нос про яблоки, груши или сливы, то учитель бил его линейкой по голове и приговаривал:
– Охмак*! Какие сливы, какие яблоки? Неужели так трудно к одному числу прибавить второе, и без всяких груш!
Именно этого маленький Санджар понять не мог. Для него не существовало цифр в отрыве от каких-либо обыденных вещей. Увидев, как обращается с цифрами Ульмас, как он в уме без бумаги и калама складывает огромные числа, то проникся к этому выскочке лютой ненавистью и при любом случае старался больней стукнуть мальчишку. Второго сына Халила Санджар почему-то боялся трогать. Взгляд Али был проницательный, словно он видит мастера насквозь, и понимает причины его ненависти. Хорошо, что молчит, только зубами со злости скрипит. Скрипи-скрипи, хоть до корней сотри, всё равно ничего мне не сделаешь!
Но сделал же! И как этот тщедушный худой недомерок ухитрился его ударить, да чем – ногами! Ишь, как подпрыгнул, Санджар и не заметил, откуда ему грозит опасность. А вот теперь сам Халил со всеми родственниками и друзьями пришёл к казию. Да и ткач Джура сидит рядом на чарпае*, насупился, зыркает недовольно! Придётся дом перестраивать, да и площадку разровнять. Может, действительно стены покосились от того, что площадка была неровная? Сколько трудов вложено, сколько сил. Задаток ткача уже потрачен. Придётся тратить деньги, отложенные на безбедную старость. Ещё неизвестно, что казий решит, слишком уж у него недовольное лицо. А чем казий недоволен, он же всегда достойно благодарил его, когда обращался со спорным делом? Вдруг казий решил, что Санджар виноват? А не мальчишка сам напросился на удар своим гнусным смехом? Неужели теперь шагирды будут жаловаться на своих устодов? Никогда такого не было и сейчас не будет!
Но Санджар, несмотря на злость и врождённую тупость понимал, что обманывает сам себя. И не в мальчишке дело, а в том, что он нанёс увечье тому, кто сейчас должен научиться работать, а потом кормить своих родителей в старости. Пусть у Халила полный дом взрослых сыновей, каждый должен вносить свою долю в содержание престарелых родителей! А если мальчик останется уродом и совсем не сможет работать?
Табиб* Мухаммад Азим скажет, что Санджар виноват! Табиб точно будет на стороне Халила. Весь Афарикент знает, что тот пользуется любым поводом, чтобы почитать книгу Ибн Сины, хранящуюся в их семье. Кто-то говорил Санджару, что вроде бы мальчишки эту книгу наизусть знают, да врут, наверное. Книга-то на арабском языке. А его не всякий табиб хорошо знает. Мастер понимал, что дело его не совсем справедливое, но думал, что в очередной раз вывернется.
Он уже пытался сунуть за поясной платок судьи маленький мешочек с пятью таньга, но казий отмахнулся и ничего не взял. Это было странно. Всякое бывало, и казий ни разу не оставил его своей милостью. Может, после суда сменит гнев на милость? Правда, не безвозмездно, но что в нашем подлунном мире делается за просто так? Ничего. Придётся потрясти свои запасы, но дело надо выиграть, а то останешься и без денег и без работы. Придётся переезжать в кишлак и заниматься дехканским трудом. В нём Санджар понимал ещё меньше, чем в математике.
Наконец казий отставил в сторону пустую пиалу, поднялся и направился к воротам. Слуга быстро приоткрыл калитку и изумлённый Хафиз Хараши увидел не просто нескольких человек – он увидел толпу, а позади неё стояло несколько стражников с пиками. «А стражники-то зачем?» – подумалось казию, «Я же никого в зиндан отправлять не собираюсь, у нас и зиндана-то нет»! Несмотря на утро, народ расходиться не собирался. Стражники стояли, тихо перешёптываясь и прислушиваясь к негромким разговорам, возникающим в толпе, то тут, то там. Хафиз сделал строгое лицо и вопросительно посмотрел на стоящих впереди всех Одыла и Халила.
– С каким делом, уважаемые, вы явились в сопровождении такого большого числа людей? Неужели для изложения вашей просьбы нужна вся эта толпа? – он обернулся к стоящим плотными рядами людям и скучно спросил: – Вам делать нечего, что вы все нарушаете порядок в нашем благословенном городе, где правит великий султан Искандер?
Лучше бы судья ничего не говорил про султана Искандера. Взрослые сыновья Халила стразу встрепенулись, вспомнив, что кое-что султан их семье должен. И пусть они никогда не пойдут к нему на поклон, да их и не пустят во дворец, но этого никто не знает. Все окружающие уверены, что стоит Кариму глазом моргнуть, всё во дворце будет к его услугам. Здесь старшие сыновья Халила и все его кудолари* заулыбались, радостно переглядываясь. Санджар вспомнил многочисленные слухи, гулявшие по Афарикенту. Сказки о молочном брате наследника престола, сыне Карима, живущего во дворце. Халил откашлялся и начал свою речь:
– Уважаемый казий Хафиз Хараши! Вы хорошо знаете меня и мою семью. Я законопослушный правоверный мусульманин и обращался к вам лишь однажды, но помню ваше отзывчивое сердце и справедливейшую душу. – Хафиз помнил ту историю. Смотри-ка, пятнадцать лет тому назад судился с кипчаками*, теперь родственниками стали, стоят рядышком, чуть ли не целуются! Вдвоём притащились. Одылу-то этот мальчишка совсем никто, седьмая сыворотка на катыке! Но никуда не денешься, людей с судилища никто не имеет права выгонять, лишь бы вели себя тихо. А тут ещё и писец Анвар Ханбобо пытался разжалобить его трогательной историей про Ульмаса… – Я пришёл с жалобой на мастера Санджара. Этот устод ударил палкой по голове моего сына Ульмаса и тот лежит сейчас без движений, готовый к встрече с Создателем.
Толпа нестройно зашумела. Послышались возгласы:
–Правоверные, это что, теперь каждый мастер будет шагирдов* палкой по голове бить?
– Какое беззаконие! Надо решать дело по справедливости!
Кончиком платка, обёрнутого вокруг тюбетейки* и свисающего к правому плечу, Халил вытер выступившие слёзы. Он вспомнил распростёртое тело сына. Ульмас всегда был упитанным, но перед выходом из дома он показался Халилу измождённым и худым. За что? Неужели Али прав и мастер глупо завидует его сыну? Но как же так? Каждый мастер гордится тем, что его ученик достигает высокого уровня мастерства, и даже превосходит самого учителя!
Именно это и является предметом особой гордости устода. Ученики Халила давно превзошли его в мастерстве. Он ими гордится не только как учениками, но как своими детьми, своими сыновьями! Если Ульмас и Али в деревянной работе ничего не понимали и твердили про здания из камня, то младшие сыновья горят от нетерпения и счастья, если старший мастер или отец обращается к ним. И расцветают, если те хвалят. Их мастерская никогда не опустеет, но чужие в ней работать не будут.
– У меня в руках документ. В нём сказано, что если ученики не понимают и не выполняют указания устода, то он может отказаться от них. – Халил развернул свиток и протянул его Хафизу Хараши. – Я думаю, что Санджар не хотел терять десять таньга в год, что я платил за обучение сыновей.