Первый визит сатаны
Шрифт:
Вот таких ребяток прихватил с собой Елизар Суренович, но не на случай беды, а скорее для протокола. В стране, где правил Кузултым-ага, он был в полной безопасности. Добросердечные феодальные отношения не оставляли щелочки для разбоя на столь высоком уровне визита. На аэродроме дорогого гостя встретил старший сын Кузултым-ага Ашот, — старик, по его словам, немного занемог. Услышав о недомогании соратника, Елизар Суренович насторожился, хотя, разумеется, трудно было поверить в такую удачу. Кузултым-ага по доброй воле жизнь Аллаху не отдаст, потому и потребовался Витин порошок. Не сворачивая в город, погрузились на серебристом «мерседесе» в пышные сады, напоминающие избыточно насыщенными красками японские слайды. Природа подарила тутошнему населению небольшой, но райский уголок. Самоуверенные туркмены в бараньих папахах заносчиво взирали на скользивший по шоссе кортеж. Сопровождение составилось из двух синих «вольво» и зачуханного, приземистого «жигуленка», которым управлял русский офицерик
Вечером в своем чернокаменном средневековом замке, где в таинственном объятии сплелись угрюмая архитектоника скандинавов и изысканная восточная вязь, Кузултым-ага закатил роскошный многолюдный прием. Погода благоприятствовала празднику. Весна в долинах Туркмении сама по себе будоражит в человеке страсть к перевоплощению. Словно с высоких небес опрокинулся на накрытые столы, на персиковый сад ковш благовоний. В серебристом, ароматном мареве трудно помышлять о насущном. На задумчивых лицах гостей, погружавших пальцы в жирный огнедышащий плов, запечатлелась нега столетий. Редкий самолет занудливо вспарывал благостную голубизну небес и оборачивался вонючим присоском, адским лазутчиком из иных миров. Кузултым-ага и Елизар Суренович восседали за отдельным мраморным столиком на мягких низких пуфах. Смуглоликие одалиски им прислуживали. Кузултым-ага, дабы подчеркнуть полнейшее родство славянской и туркменской крови, изредка смачно похлопывал какую-нибудь из них по пышному заду, отчего одалиска издавала звук сакрального наслажния. Если Кузултым-ага был болен, то никак не болезнью тела. В его узких веселых зрачках промелькивали искры молодого задора. Благовестов приехал его улещать, и это было ему приятно. Он знал, что пути их скоро разойдутся, но большой человек всегда рад угостить себе равного. Оба были великими мечтателями и долго карабкались в гору рука об руку. Теперь пора было кому-то изловчиться и спихнуть попутчика вниз. Но куда спешить. Кузултым-ага предлагал гостю отдохнуть денек-другой, озорными глазищами целясь в одалисок. Но еще из Москвы Благовестов упредил друга, что в понедельник у него наиважнейшее совещание. Порошок старцу Благовестов подсыпал в кумыс в середине трапезы, и тот его уже выпил. Гладко все получилось. Гриша Губин, как ему было велено, в дальнем конце двора устроил представление и в ажиотаже вспыхнувшего чувства повалил на землю какую-то азиатскую певичку, а заодно и стол с кушаниями. Стол был большой, но по необходимости Гриша умел опрокинуть и грузовик. Пирующие отвлеклись на шум, два батыра-топтуна за спиной Благовестова тоже вытянули шеи в ту сторону, да и сам Кузултым-ага оживленно заворочался на пуфике. Беззаботно из белого пакетика направил Благовестов струйку в хрустальную кружку старца. Кузултым-ага, будто услыша тайное распоряжение, тут же приник к кружке жаждущим, жадным ртом. Он патриотично предпочитал кумыс всем другим напиткам.
— Пора собираться, — взгрустнул Елизар Суренович. — Дела не терпят отлагательства. И все-таки жаль, что ты не веришь мне, старый товарищ.
— Верю, дорогой, — улыбнулся старец светлой улыбкой пророка. — Тебе неправду донесли. Оболгали ненавистники.
Они уже успели поговорить, и Елизар Суренович убедился, что выбрал действительно единственно верное средство для умиротворения старца — порошок. Азиатское коварство долгожителя проявилось на сей раз в его полной откровенности, которая, возможно, была данью долго и хорошо скрываемому презрению. Благожелательно улыбаясь, он уведомил Благовестова, что не за горами торжество всеохватной мусульманской идеи. Мир прогнил насквозь, и спасти его может не растленный Запад, не подточенный торгашеским цинизмом Новый Свет и, уж разумеется, не духовно деградировавший за семьдесят лет коммунизма восточный панславянизм. Тенденция саморазвития производительных сил сохранилась лишь в праведных, свинцово сомкнутых тисках ислама. При таких обстоятельствах нелепо полагать, что координирующий центр новых объединенных экономических и идеологических структур угнездится в Москве. В Москве пусть по-прежнему правят Горбачевы и ельцины, пусть тешатся своими кукольными, погремушечными президентствами и парламентами, пусть блаженствуют в белых и красных домах, пока не пробьет час расплаты и возмездия. Кузултым-ага упрекнул Благовестова в махровом эгоизме. Он сказал, что, вероятно, по молодости лет Благовестов все еще мало заботится о благе народном, а больше о личной выгоде. Он дал понять, что самый талантливый человек, не способный пожертвовать жизнью ради небесной мечты, так и останется мелким жуликом, хотя бы сколотит себе миллионы и захватит неограниченную власть. Тому пример все без исключения управители России за семьдесят лет. Последним русским государственным деятелем в истинном понимании слова был Столыпин, за это его и пристрелили
Пора было уносить ноги. Миша и Гриша Губины уже потянулись друг за дружкой к машинам.
— Тебе слишком много лет, аксакал, — сказал Благовестов, — чтобы ты мог воспринять иную точку зрения. Ты прав всегда и во всем. Но ты ошибся, когда поделил людей на белых и черных. Вместе мы победим, по отдельности каждому свернут шею.
— Я не делил людей, — возразил старец. — Я не делил их на белых и черных. Ты не так понял, дорогой. Я только заметил, что одни народы живы для будущего, это мусульмане, другие мертвы и для прошлого, Это там, где твой дом. Не обижайся, дорогой, когда-нибудь ты оценишь мои слова.
Без раздражения, без спешки Елизар Суренович начал прощаться. Он попросил Кузултым-агу дать ему возможность уехать без помпы, по-английски. Старец кивнул с пониманием. Когда Благовестов уже встал, он громко икнул. В его темных очах, обращенных на гостя, шелохнулась тень горького прозрения. Он придержал Благовестова за рукав:
— Ты, кажется, отравил меня, сынок?
— Да, надул тебе яду в ухо, — пошутил Благовестов. — Что же еще оставалось делать, раз ты предал меня?
Старец укоризненно покачал головой:
— Вот она тебя и выдала, твоя сучья масть, сынок. А говорил — вместе. Что ж, ступай, живи, коли сможешь.
— Ты тоже живи долго, почтенный ага, на радость исламу.
До машины его проводил Ашот, сын Кузултым-аги. За руль сел тот самый русский офицерик, который был на аэродроме. На прощание Ашот шепнул Благовестову:
— Мы чтим отца своего, как завещано. Он великий человек. Но он фанатик. Мы нет. Дело в том, что отец не получил должного образования. Нас, своих детей, он учил в лучших колледжах Европы. Да вы же в курсе, Елизар Суренович.
Благовестов с чувством пожал протянутую твердую ладонь. Подумал печально: дважды тебя сегодня убили, старик!
Километров через пять пути Миша Губин с заднего сиденья положил руку водителю на плечо:
— Слишком медленно ползешь, служивый. Уступи-ка «баранку» Григорию.
Офицер ответил:
— Такого распоряжения я вроде не получал.
— Останови машину, — попросил Благовестов.
Водитель, помедлив, повиновался. Ночное шоссе проглядывалось далеко вперед, как уползающая в пустыню гигантская черная змея. Миша Губин обошел машину и открыл переднюю дверцу.
— Выходи!
Офицер глядел бесстрашно ему в глаза. Он не понимал, что происходит и зачем его надо убивать. Его и не убили. Просто в следующую секунду он ощутил сладость парения над землей и утратил сознание. «Прикосновение кобры» — называется этот прием, парализующий органы дыхания.
Вскоре путники свернули с трассы и проселочными кругами добрались до частного аэродрома с грунтовой взлетной полосой. Под парами их дожидался «почтарь» из группы старых «Лигов». Через двадцать минут набрали нужную высоту. В пять утра приземлились в Москве на одном из военных аэродромов. Елизар Суренович мечтал поскорее добраться до подушки, но возле дома его ждал сюрприз. Там стоял, прислонясь к косяку подъезда, высокий мужчина средних лет, без головного убора и без волос. На нем была просторная кожаная куртка, как у эскимосских охотников. На мгновение Благовестов напрягся, но за ним беспечно шагали Гриша и Миша Губины. Мужчина вытянулся по-военному и отчеканил:
— Старший лейтенант запаса Вениамин Шулерман. Прошу пять минут для разговора.
— Не знаю такого. Кто дал тебе адрес?
— Я работал там, где умеют находить адреса.
— Говори, слушаю.
— Прямо здесь?
— Быстро. Хочу спать.
Ночной гость излагал свои мысли четко, но скрипучим голосом. Он сказал, что скоро из лагеря освободятся два человека — молодой и пожилой. Назвал фамилии, описал внешность. Они оба обязательно выйдут на Елизара Суреновича. Они опасны Елизару Суреновичу. При этом они оба заклятые враги Вениамина Шулермана. Он собирается свести с ними счеты. Он сведет с ними счеты, когда они сами нападут.
— Почему ты так уверен, что они придут сюда?
— Это бандиты. Ты им враг.
Благовестов колебался лишь миг.
— Беру тебя на службу, лейтенант. Ты ненормальный, но ты мне понравился.
От лестного предложения Шулерман поморщился, будто раздавил языком лимонную дольку.
— Хорошо. Согласен.
Через месяц, приглядевшись к новобранцу, Елизар Суренович сделал ему повышение: назначил начальником личной охраны.
Алеша ее домогался, но безрезультатно. Ни коварством, ни напором ее не удавалось взять. Теперь она знала всю его подноготную и относилась к нему, как к больному. Нешуточная между ними завязалась борьба, изматывающая, на взаимное уничтожение. Алеша ей сказал: