Пес бездны, назад!
Шрифт:
— Осения, твоя комната, — Артём радушно распахнул светлую дверь. — Алис, ты со мной или с сестрой?
И голубые глаза уставились на меня с надеждой. Понимала ли я, что именно значил мой звонок после нашего последнего разговора? Безусловно. Да, я осознавала какой ответ он ожидает. Артём был и так очень лоялен и добр, задавая вопрос.
Я должна была сказать «с тобой». Вот только… не смогла.
Осень вошла в комнату. Артём выжидающе смотрел на меня, а я молчала, не в силах принять решения. Парень подошёл, снял рюкзак с моего плеча, обнял. Я с усилием выдавила:
—
— Тебе не за что извиняться, малыш. Я всё понимаю.
Мне пришлось проглотить этого «малыша».
— Мы ненадолго, — шепнула я. — Я со всем этим разберусь. Просто мне нужно время…
— А хоть бы и надолго. Не, я никогда не был в восторге от твоей сестры, ты знаешь, но ради того, чтобы мы съехались, я точно потерплю. Надеюсь, к тебе начнут возвращаться воспоминания и…
— Спасибо. Можешь показать мне кухню? Надо бы поужинать и спать.
Кухня оказалась огромной. Вдоль её стены возвышались чёрные полированные шкафы, а стол размещался по центру, больше похожий на большую тумбу. С краном и раковиной. Перед ним стояли высокие стульчики. Сверху свешивались конусообразные светильники.
— Я заказал роллы, — Артём стоял позади, — так что тебе достаточно лишь включить чайник.
Как включать чайник, я уже знала. Спасибо Осени. Когда за стеклом зажегся красивый синий свет и вода пустила пузырьки, Артём вдруг снова обнял меня. Я вздрогнула от неожиданности. Он ткнулся лицом в мой затылок.
— Я так соскучился, Лиса… Без тебя здесь было пусто. Ужасно пусто.
Герман задержался в Выборге, пересёкся утром в понедельник с заказчиком и вернулся в офис уже после обеда. На голубом небе ярко светило сентябрьское солнце. День улыбался. «Жизнь налаживается», — весело подумал мужчина, легко взбегая по ступенькам. Лифтом пользоваться не хотелось.
И понял, что ошибся, когда навстречу встретилась Леночка, округлила глаза и одними губами прошептала:
— Максим Петрович…
Герман кивнул, прошёл в кабинет и притворил дверь.
— Добрый день, — поздоровался с отцом Веры, прошёл и опустился за стол на своё место.
Массивный, обрюзгший Максим Петрович взглянул на любовника своей дочери. Скривил губы.
— Ты как, сынок, не разочаровался ещё в своих бирюльках?
— Нет.
Бирюльками Максим Петрович называл «возню» Германа с реставрацией памятников архитектуры, гос.заказы и в целом всю фирму.
— Ну-ну. А пора бы. Вроде взрослый мужик, а только голову девке морочишь. Вере тридцать на носу. Пора наследников рожать, а у вас всё детский сад и…
Он употребил слово, до крайности похожее на «потягушки». Герман поморщился. Он не любил мат и применял его лишь в необходимых для этого случаях. Данный случай под это определение не подходил.
— Максим Петрович, я признателен вам за ваше отношение к дочери, но…
— Заткнись, сделай радость. Герман, ты — старший сын моего друга и, так сказать, товарища по питерской песочнице. Поэтому я очень мягок с тобой. Но Вера мне дочь. И как любой нормальный отец, я не такого будущего для неё желаю.
Герман выдохнул. Изнутри разъедающей кислотой поднималась злость, но он бы не был тем, кем был, если бы не умел её контролировать.
— Я был признателен вам, если бы общались со мной не Эзоповым языком, — терпеливо предложил гостю. — Давайте говорить прямо: вас беспокоит статус вашей дочери?
— То, что вы не женаты? Да бог с вами, Герман Павлович. Я только рад, что не связан с мальчиком, играющим в бирюльки в свои тридцать… три? четыре? годика кровным родством. И что вы не нарожали мне таких же внуков. Я про дело. Завязывай, сынок, со всей этой хренью. Займись настоящим делом, что тебе, собственно, Паша и предлагал неоднократно. Ты ж наследник фирмы. И мозги есть, и хватка. Пора бы уже начать ворочать… не говорю большими, а просто — деньгами.
— Максим Петрович…
— Только не надо мне вот этого вашего душевного про пилястры и алебастры.
Герман сцепил пальцы и зубы. Выдохнул коротко.
— Вера — взрослая девочка и может сама…
— Геша, — Максим Петрович перегнулся через стол, — была бы большая, не связалась бы с таким мальчишом-кибальчишом, который не может её отправить даже на Бали сумочку от Дольче купить.
Дверь грохнула о косяк, распахнувшись настежь, и в кабинет ворвалась та самая «взрослая девочка». Мужчины с удивлением оглянулись на неё. Вера захлопнула дверь. «Что-то произошло», — понял Герман, и сердце неприятно ёкнуло.
— Вера, выйди, — велел отец, — дай нам…
— Из полиции звонили, — прохрипела Вера, лицо её покрылось алыми пятнами, — какая-то малолетняя потаскушка подала заявление на Виталика. Якобы тот пытался устроить с ней групповушку. Вот же…
И девушка грязно выругалась. Герман застыл. Ему вдруг вспомнилась красная, словно помидор, девчонка на остановке.
— Когда? — деловито уточнил Максим Петрович.
— В ночь с субботы на воскресенье.
— Вы были на даче без меня. Виталий отлучался?
— Ты с ума сошёл?! — закричала Вера. — Это твой сын! Ты можешь всерьёз…
— Сядь и замолчи.
Девушка рухнула в кресло. Её трясло. Герман встал, налил воду и протянул ей стакан.
— Виталий отлучался? — жёстко повторил вопрос Максим Петрович.
Вера глотнула воду. Её зубы стучали по стеклу.
— Ненадолго. На полчаса… кажется… Они с Камиллой отправились за соком…
— Не могли заказать доставку?
— Господи! Пап! Целоваться в машине им захотелось. Или секса. Молодость. Гормоны. Предлога лучше не нашли. Виталька — взрослый парень. Девка хороша. Какая доставка?!
— Когда?
— Я не помню… Там народу было — дофигища. Вит взял мою машину. Приехал-уехал, я что, следила? Но ты всерьёз…
— Я — не всерьёз. Я не следователь. А вот следователь будет спрашивать всерьёз. Сколько девке лет?
— Камилле?
— Причём тут она? Девке, которая заявление накатала.
— Несовершеннолетняя. Хуже: пятнадцать.
— Плохо. Сейчас с этим строго. Скинь номер следователя. Я сам с ним поговорю.
И он вышел. Вера всхлипнула. Ошарашенный Герман машинально обнял девушку, не зная, как успокоить.