Пёс имперского значения
Шрифт:
А чего, не зря же говорят, что недеянье — это высшая форма труда. Вот пусть путевые обходчики и толкают этот проклятый рычаг взад-вперёд, мне лично уже надоело. Нам всё равно по пути, если я правильно понял подслушанный разговор. И заодно решается вопрос с патрулями на вокзале. У этих товарищей наверняка есть соответствующий пропуск. Или вообще срежут дорогу, не заезжая в город.
Солнышко пригревало, монотонный стук колёс убаюкивал, и такая всеогульная млявость во всём теле образовалась, что не стал ей сопротивляться и задремал, перед тем шёпотом попросив Израила разбудить в случае непредвиденных обстоятельств. Шёпотом, потому что мыслесвязью договорились не пользоваться, из опасения быть запеленгованными злопамятным шефом. С него станется, не посмотрит на перерасход энергии.
И приснились мне наши Райские Кущи, белоснежные облака в лучах заходящего солнца. И как мы с Таксом охотимся на шестикрылых серафимов. Я стреляю в них из большой рогатки, а верный друг находит, приносит, и складывает у ног ровными рядами. Попадающихся иногда под меткий выстрел херувимов даже не разыскивал, пренебрежительно морща нос. Мол, какой же с херувима навар? Постные они слишком.
И ещё снился шеф, перед строем небесного воинства торжественно вручающий мне высшую награду — Золотое Перо. А я стою в задумчивости, не зная, куда его прикрепить. И так оба крыла блещут золотом так, что глазам больно. Да, сознаюсь, бывают и со мной приступы болезненного тщеславия. Но, слава Господу, кратковременные и только во сне. И всё равно приятно, чёрт возьми. Прости, Боже, за грубое слово.
И ещё, видимо для того, чтобы никто не упрекнул в эгоизме, награждены были оба боевых товарища. Лаврентий Павлович получил новое пенсне с Орденом Красного Знамени, а вот Изя…. Ему дали две фиги. Нет, не инжир, самые элементарные кукиши. Наверное у меня сработало подсознательное желание отплатить напарнику за все неприятности, доставленные за долгие тысячелетия совместной работы. Думаете что, если архангел, так не может быть злопамятным? Ещё как могу! В следующий раз, если не даст поспать нормально, я его вообще молнией шарахну. Замучил, ирод.
Или это уже не сон, и Раевский трясёт меня за плечо наяву? Открываю глаза — точно, склонился, и палец к губам прижимает. Тихо, мол. Будто без него не знаю.
— Гаврила, — зашипел мне прямо в ухо. — Это не железнодорожники.
— А кто?
— Диверсанты.
— Ты чего, газет начитался?
— Каких?
— Не знаю, но, скорее всего, "Московского Комсомольца".
— Обижаешь, начальник. Этакую гадость и в руки брать? Лучше послушай, о чём они говорят.
— Они — это кто?
— Господи, ну в кого ты такой тупой? — Изя страдальчески воздел очи к чистому небу.
Там неожиданно громыхнуло, и в рельсы, километрах в полутора сзади, ударила мощная молния. И голос, слышимы только нам, уточнил6
— Это мне?
— Нет! — Израил вжал голову в плечи и испуганно присел на просмоленную шпалу. — Это ему.
— Тогда разбирайтесь сами, не поминая меня всуе.
— Прости, папа, я больше не буду!
Но ответа на покаянную речь он не получил. Только Лаврентий Павлович захлопнул крышку ноутбука и довольно потёр руки.
— Ну вот, товарищи, а вы переживали. Карт-бланш от верховного командования получен, поздравляю. Можно теперь посылать всех далеко-далеко….
— Так думаешь? — задаю вопрос, в тайной надежде, что у Палыча найдётся убедительный ответ.
— Конечно. Запись сеанса связи является официальным документом. У меня всё записано!
А добровольные извозчики, между тем, обсуждали насущные вопросы, вызвавшие неподдельный интерес и в нашей тесной компании. Начало разговора застать не удалось, но и продолжение стоило послушать. Жалко только, что Изя, гад, разбудил поздно.
— Почему Вы думаете, пан Миколай, что самолёт приземлиться именно в Кобрине? — спрашивал блондин с узким, вытянутым вперёв лицом.
— Позвольте не отвечать на этот вопрос, мистер Бруствер. У меня свои источники информации, у Вас свои.
— Не забывайтесь, пан! Или напомнить, что ваше, так называемое правительство в изгнании, существует на деньги, выделенные нашим парламентом? Или Вы стали настолько бессеребренником, что работаете только за идею? "От можа до можа", — так, кажется, говорится? Забудьте шляхетские замашки, пан Миколай, и извольте прямо отвечать на поставленный вопрос.
— Виноват, господин коммодор, слишком глубоко въелись привычки, приобретённые за многие годы службы в полиции. У нас было заведено так, что моё начальство не знало моих агентов. Но если пожелаете, то могу предоставить список с фамилиями и адресами.
Лаврентий Павлович ткнул Израила локтем в бок, и помахал ладонью около высунутого языка. Понятно, сейчас увидим сеанс кратковременного зомбирования. Где это, интересно, таким штучкам научился? В нашем ведомстве они запрещены. Лет пятьсот как собираюсь спросить, да всё недосуг. Изе тоже было не до них, он выпучил глаза и уставился в стриженный затылок британца.
— Конечно, пан Блудмунович, именно об этом одолжении и хотел Вас попросить. Давайте сделаем так — Вы будете диктовать, а я записывать. Гораздо быстрее получится.
Барон фон Такс перебрался ко мне поближе и спросил тихим шепотом, покосившись в сторону диверсантов. А может и просто обычных шпионов.
— Товарищ генерал-майор, а почему они на русском языке разговаривают?
— На каком же ещё им говорить?
— Ну, хотя бы на польском….
— Смеётесь, Эммануил? Британец может выучить иностранный язык только в одном случае, только если это будет язык предполагаемого противника — русский, французский, немецкий. А остальные…. Зачем им это? Кстати, за многие годы, в течении которых англичане владели Индией, лишь немногие из них выучили какое-либо местное наречие. Да и те считались или эксцентричными чудаками, или опасными дураками. А Вы говорите, польский! Польша никогда не рассматривалась Альбионом в качестве врага или соперника, даже гипотетического. А уж дружить с ней….
— Не хотят?
— Причём здесь это? С давних времён Речь Посполита была для Британии чем-то вроде дохлой кошки, заброшенной в огород к соседу. Хоть ущерба большого не нанесёт, но воняет ужасно. Скажите, барон, разве может существовать дружба с дохлой кошкой?
Лаврентий Павлович, спину которого Израил использовал в качестве письменного стола, блеснул стёклами пенсне в нашу сторону, но промолчал. А напарник не смог удержаться:
— Товарищи офицеры, а вы не могли бы заткнуться на несколько минут? Что, не видите, я записываю?