Пес. Книга историй
Шрифт:
Это не страшно, когда чего-то не знаешь. Узнаешь потом. Научат. Тут ведь если ты не знаешь, то научишься всему очень быстро. Иначе никак. Она не позволит. Она за спиной будет стоять. Маячить. Подглядывать. Смерть. За спиной.
Тут от каждого все зависит. От каждого. Сто человек как один человек. От каждого вахтенного в каждом отсеке в каждую секунду. Тут ты отвечаешь за всех. Погибнут они, если что. И ты никуда не денешься. Тут ты отвечаешь. Они жить должны, потому и равны все. Командир продукты вместе со всеми грузит. Экипаж становится в одну линию и грузит продукты. И
И чего это я про пожар вспомнил? Да, пожар, пожар. Или вода. Вода и пожар – это всегда вместе. У нас как вода в лодку идет, так обязательно пожар будет, а если пожар, то выгорят сальники забортного устройства и пойдет в отсеки вода. Лодка наполнится, и пошел нарастать дифферент, а потом она на попа встанет и под воду уйдет.
А с нее люди, как мураши, сыпятся. На воде потом плавают, барахтаются. Каша из людей. За плоты цепляются. У нас есть спасательные плоты. Он сто кило весит, этот плот. И в него просто так, с воды, не забраться. Трудно.
А лодка когда под воду уйдет, так она в водоворот за собой людей, что вокруг плавают, тянет. Хорошо, если спасательные жилеты на них, тогда можно вынырнуть. Жилет наверх вытянет. Если, конечно, не глубоко утянет. А то ведь выбросит наверх, а человек уже задохнулся – глубоко утянула.
А на глубине раздавит ее, и баллоны воздуха высокого давления взорвутся. Вот тогда и пой… «Варяга»…
А мы с Лехой на рыбалку ходили. Только он не любил рыбу ловить. Это я любил, а он говорил, что рыба красивая и ему ее жаль.
Рассвет, туман, и мы с удочками. Я про щуку все знаю. Я ее… (Вздыхает.)
А Леха говорил: красивая…
У нас, когда ты долго в море, так всякое может показаться. Во сне кажется, что все наяву происходит. Такие тут снятся сны. Не отделить, где сон, а где не сон.
Во сне и поссориться можно. Я с Лешей однажды поссорился. Во сне. Два дня не мог ничего ему сказать, потом говорю: было такое. Он мне: не было. Фу ты, черт, значит, сон.
Пауза. Раскачивается, закрыв глаза.
– Качает под водой. Лодку качает. Вверх, потом вправо заваливается, потом вниз как ухнет и влево. В надводном положении. Однажды так нас валяло, а мы пополняли запасы воздуха высокого давления и не могли погрузиться. А вокруг путина идет. Рыбаки рыбу ловят. Район-то закрыт, так они умудряются забежать, сети выметать и сбежать из района, а потом уже сети вытягивают.
А мы от них уворачиваемся. Только бы не зацепить. А потом на нас тот американец пошел. Крейсер. Тридцать узлов. Он из точки на горизонте за полчаса рядом встал.
Встал и флаги вывесил: «Не могу управляться. Прошу соблюдать осторожность». А потом он на нас пошел. Мы-то в надводном. Воздух бьем, а он – точно по носу.
У него на носу таран. Он им железо, как бумагу, режет. Пополам развалит – даже не поморщится.
Еле успели сыграть срочное погружение. Командир скомандовал – и в лодку. Он всегда последним спускается и люк задраивает. Только ушли на глубину, как американец уже над головами. Винтами воду рвет. Все слышно. Это он, чтоб, значит, корпус нам задеть.
Леха у нас
А при минус двух в воде можно только десять минут сидеть – сердце не выдержит. Все тело, как тисками, давит. Десять минут – и поплавок. Так медицина считает. Но я-то плавал. И Витя. Тут не всегда совпадает. Кому-то везет.
У соседей швартовую команду на ходу смыло – так их никто не спасал. Сказали на буксиры: «Подобрать людей», – а чего там подбирать? На них спасательные жилеты, и они плавают, но уже не вернуть. Все ушли.
А я, когда за тем матросом прыгал, так и совсем воды не заметил. И что она холодная, не заметил – тут уж как получится. Но ты, когда прыгаешь за человеком в воду, об этом не думаешь. Вообще не думаешь, потому что срабатывает в тебе, что это человек. Сработало – и уже за бортом.
Пауза. Смотрит вверх, потом в зал.
– Красиво. У нас тундра летом как ковром покрыта. Мох. Нога пружинит. А ручейков столько – пей, не хочу. И вода вкусная. Ее мох фильтрует. Мы с Лешей за грибами ходили. Ведро за полчаса. Подосиновики.
Я кричу: «Леша!» – а он за сопку зашел. И я вдруг испугался. Непонятно отчего. Страх такой. Всю грудь сдавило. С чего бы это? Я же не боюсь никого.
А на лодке все время кажется, что ты в космосе. На космическом корабле. Можно ночью идти – ни одного человека. Только механизмы. Гудят.
Тут все гудит.
Как же теперь Ольга-то будет? Двое у нее. Скоро у нее будет два ребенка. Ничего, Леша, ничего. Не сомневайся. Я никого не брошу. Не смогу. Я…
А от Оленьей до нас восемь километров. Нас если ставят в соседнюю базу, то это всегда Оленья бывает. Там восемь километров, но только до поворота, а после поворота – еще восемь. В гору пешком, с горы бегом. Шестнадцать километров за четыре часа. Можно и за три, если с горы бегом.
Если отпускают с корабля в одиннадцать вечера, то домой ты приходишь в лучшем случае в два, час – на жену, ребенка посмотрел – и назад. В восемь часов – подъем флага. Мы с Лехой всегда домой ходили. Всегда. Хоть на полчаса. Бежишь в шинели. Весь мокрый. Добежал, ключ в замочную скважину вставил, а жена уже проснулась. Чувствуют они. Жены. Им за это памятник можно ставить. Вот и Оля почувствовала. А как – один Бог знает.
Бог… Господи, как же я теперь спать-то буду?
Скрывает лицо в ладонях. Гаснет свет. В темноте слышится всхлип.
Пес Киноповесть
Дом, двор, обнесенный высоким забором. Во дворе – группа в защитном камуфляже. Через двор мимо этой группы идут двое – один гражданский, другой офицер.
– Не понимаю, – говорит офицер, – я этого не понимаю. Вас присылают к нам для участия в операции? Так? Глупость какая-то. Из какой вы газеты? А впрочем, какая разница.
– Я буду освещать… – начинает говорить гражданский.