Пёс
Шрифт:
Несколько фонарей брезгливо отражались, чудом уцелевшими лампочками, в грязных потоках, выносящих по кривым улочкам «Копай Города» всевозможные отходы человеческой деятельности: начиная с газетных обрывков и кончая кусками дерьма и прочей дряни.
Свернув в одну из таких улочек, человек отыскал нужный ему дом. Свет в окнах не горел. Пнув от досады сапогом по гнилой калитке, он вошёл во двор. Собаки нет. Прошлёпав по скользким доскам тротуара и, соскоблив грязь с сапог о специально прибитую на нижней ступеньке стальную пластину,
Замок на дверях не висел. В соседнем дворе залаяла собачонка, но быстро утихла. Капли дождя монотонно шуршали по листве и крытым серым шифером крышам. Человек несколько раз ударил кулаком в дверь. Постоял некоторое время, прислушиваясь. Ударил ещё. Одно из окон дома засветилось. Послышался звон сброшенного крючка. В сенях заскрипело, зашаркали тапочки и старческий голос спросил:
– Хто там?
– Здрассте, баба Таня! Это я, Тимоха! А Толик дома?
– Какой Тимоха?
– Ну, Тимоха, Толькин друг! Ну, недавно у вас в гостях сидели!
– А-а! Тимохвей! Так Толика нету!
– А где он?!
– Да леший его разбярёть! Шляется гдей-то!
– А он не говорил, куда собирался? – От досады голос Тимофея начал подрагивать.
– Погоди-ка, милай! Я щас у деда спрошу! Он кажись знаить! – Снова зашаркали тапочки, скрипнула дверь, звякнул крючок.
Прошло несколько минут – никто не появлялся. Теряя терпение, Тимоха опять бухнул кулаком в дверь.
– Сичас, сичас! Иду-у! – донеслось из глубины дома. В сенях снова скрипнуло, звякнуло, зашуршало. – Тимохвей, ты здеся?
– Да здесь, здесь! Куда я денусь. Узнала?
– Дед говорит, кажись, они у Стёпки сидять. Чёй-то у них эта… са-бан-туй, во! – еле выговорила старуха.
– Да ясно, ясно! А где Стёпка этот живёт?
– А это, сынок, по дороге пойдёшь – уторая улочка опосля нашей. У яго самый последний дом под сопкой! Понял?!
– Да понял, понял. Спасибо, баб Тань.
– Чаво?!
– Спасибо, говорю!!
– А-а. Ага, ага!
Тимоха запахнул плотнее плащ, поёжился, сплюнул и поплёлся обратно.
Найти Стёпкин дом оказалось просто. Уже метров за пятьдесят Тимоха начал различать голоса гуляющей компании. Дождь ещё моросил. Кругом темень, сырость, а из распахнутых настежь окон льётся яркий свет. Кто-то, на фоне пьяных разговоров, невпопад под гитару гнусавил «Владимирский централ». Настроение поднялось. Калитка и двери то же оказались открытыми, и Тимоха не разуваясь, прошёл прямо в прихожую в предвкушении праздника.
Основную часть прихожей занимал стол, поверхность которого в беспорядке покрывали тарелки с закусью. Меж тарелок, как грибы из травы, высовывались стаканы, кружки, рюмки самых разных калибров. За столом сидели трое и блестели в ярком свете лампочки пьяными лицами. Двое на повышенных тонах спорили кто главнее, Ельцин или Хасбулатов. Третий, голый по пояс и наголо бритый, бренчал на обшарпанной гитаре. Увидев Тимоху, он отложил инструмент и поднялся на встречу:
– О! Тимоха! – Злые водянистые глаза, сверкающая фиксами улыбка, татуировки на бугрящихся широких плечах и груди. С шеи свисает золотой крестик на цепочке. – Ты как меня нашёл?
– Да бабка Танька твоя сказала.
– Вот, старая…! Заходи, садись. Мужики! – Парень обратился к приятелям. – Это Тимоха, мой кореш!
– Серёга!
– Степан!
Коротко представившись и пожав, как и полагается в приличной компании, руку гостю, мужики вновь углубились в политику.
– Вот это да-а! – восхищался Тимоха, обводя стол горящими глазами. – Ни фига вы, Толик, бухаете!
– Знамо дело! – Толик поднял из-под стола двадцатилитровую канистру, и сбросил зажим с крышки. Запахло сивухой. – Ставь!
– Самогон? – Тимоха неуверенно тёр в руках залапанный гранёный стакан.
– Он самый. – Толик блеснул фиксами. – Да не ссы ты! Мы его уже сутки хлещем.
Еле дождавшись, пока стакан наполнится прозрачной жидкостью, Тимоха жадно заглотил его содержимое и начал торопливо закусывать.
– Крепкий! Градусов шестьдесят, не меньше. – Тимоха глотал закуску, почти не пережёвывая. – Сами, что ли гоните?
– Да ну, сами! Щас расскажу – со смеху помрёшь. – Клацнув крышкой канистры, Толик задвинул её под стол. – Помнишь, на днях пили тут у мужика?
– Я не помню с кем вчера-то пил. – Тимоха, не переставая, глотал закуску.
– Да ты вспомни! Здесь он, рядом со Стёпкой живёт. Дома два вниз по улице. Батеев фамилия. Мы ему ещё кирпич выгружали, а он стол потом накрыл.
– Ну и чё?
– Чё-чё! Я тебя ещё с бабой его знакомил, с Валькой!
– А-а! Это у него собака была? Здоровая такая. Чёрная вроде. Я ещё боялся заходить.
– Наконец-то! – Толик снова поднял канистру и налил во все стаканы и рюмки. Дёрнули ещё по одной. Зажевали.
– Ну и чё тот мужик? – Тимоха, осоловело улыбнулся и рыгнул.
Толик смерил его презрительным взглядом, но продолжил:
– Да не мужик. Ты, слушай! Мы вчера со Стёпкой да Серёгой квасим. Поздно уже. Вдруг выясняется, что пойло уже кончилось и деньги то же. А душа просит продолжения. Я и говорю мужикам: «Самогон будите?», а они мне: «А где?!». А я им: «Где, где! Щас достанем». Собираюсь и пошёл. А погода, как щас. И темень. Подхожу к дому того мужика – свет не горит. Спят лохи.
Тимоха недоверчиво прищурил один глаз:
– Так у него ж собака! Эта, чёрная!
– Ха, собака! В том то и дело. – Толик ковырнул вилкой в тарелке с капустой. – Собаку он припёр недавно. Взял её у сестры. Короче, собака домашняя. Ну, до этого в квартире жила. На цепи сидеть не привыкла. Лежит, как батон. Ни черта не жрёт. Только глазами на всех лупает. Короче, я мимо этой собаки шмыг – ноль внимания. Канистру зацепил и к мужикам.
– Гонишь! – махнул рукой Тимоха, и потянулся за очередным стаканом.