Пёс

Ермакова Мария Александровна

Она жадно смотрела в его лицо — бледное, взволнованное, обрамленное длинными спутавшимися волосами. И внезапно ей захотелось притянуть его голову к груди и выплакать все, что накопилось за тысячи лет жизни под спудом уродства.

— В вас скрыта красота, — прошептал он, осторожно скидывая капюшон плаща, скрывающий ее лицо. — И я растерзаю любого… — он запнулся, увидев коротко остриженные пряди. — Зачем это?

Не отвечая, Береника протянула руку, чтобы привычно погладить его по голове, но… рука замерла в воздухе и коснулась его щеки. Потом упала на колени.

— Проводите меня в замок! — приказала она.

Лицо его, на миг осветившееся надеждой, дрогнуло, как от пощечины. Он молча поднялся и подал

ей руку. За всю обратную дорогу они не сказали друг другу ни слова.

Бушевала метель.

***

Метель бушевала всю ночь. Если раньше на деревьях оставались еще мятые листья, то теперь они, безжалостно сорванные ветром, навсегда скрылись под толстым слоем снега. А ударивший под утро мороз сковал его тонкой коркой наста, превратив до весны в усыпальницу для усталой земли.

Когда небо едва посерело, из ворот замка тихо выехала карета принцессы — на полозьях, запряженная четверкой лошадей, она не разбудила дворец, оставляя его за собой безмятежно спящим.

Береника в дорожном мужском костюме, в меховом плаще, бесцельно смотрела в запотевшее окошко.

В королевском кабинете, на столе, лежало письмо — на гербовой бумаге, с печатями и вензелями принцессы. Она распоряжалась своим наследством в пользу монастыря, который должен был принять ее, и в пользу бедных. Третья часть наследства предназначалась Барклаю.

Бледное утро, белой полосой уходящее вдаль, оживилось лишь с восходом солнца. Зарозовели, а затем и заискрились верхушки деревьев и ровный пласт снежного простора. Справа над лесом сверкало — это водопад, как и прежде, разбивался на алмазные осколки в Зачарованном озере, поверхность которого не замерзала на зиму.

Карета поворачивала к лесу, Береника приникла к маленькому заднему оконцу, чтобы в последний раз взглянуть на замок, и он показался ей волшебной брошенной игрушкой. Но не только это увидели ее полные слез глаза — всадник на черной лошади, словно крылатый вестник судьбы, преследовал экипаж с неумолимостью смерти. И едва она заметила его, как страх охватил ее, превратив кажущееся равнодушие в пытку. "Гони!" — закричала она, и лошади понесли, разбрызгивая снег. Не дать ему догнать ее, о нет! Не продлять больше эту муку взглядом, словом, жестом. Пусть обман рассеется, ведь все в этом мире — обман! И пусть, наконец, близость к Богу скроет ее навсегда — с НИМ забыть о собственном обличье, до смертного часа скрыть лицо под монашеским куколем. "Гони! Гони во весь опор! В твоих руках мой вечный покой!".

Но и он не привык сдаваться, а его вороной жеребец ничем не уступал гнедому короля. Он нагонял, черные крылья муки приближались, комьями летел снег, храпели взмыленные кони.

На очередном повороте карету занесло и опрокинуло набок. Кони, вздыбившись, стали. Кучера швырнуло в снег. Беренику спасло лишь то, что поддавшись панике погони, она забилась в угол и закрыла лицо руками в безотчетном порыве самосохранения. Сквозь опрокинутое окно кареты виднелся кусок холодного неба, пустого и равнодушного. Приближался и смолкал топот копыт, скрип снега под человеческими шагами. Слезы превращались в иней и, увидев ее лицо, на котором не таяли снежинки, Барклай подумал о худшем. Задохнувшись, рванул дверь кареты, отшвырнул прочь, достал драгоценную легкую ношу, чьи ресницы дрогнули и впустили небо в зрачки — огромные, дышащие, умоляющие. Отвечая на ее мольбу, он взял ее руку в свою и провел по своим волосам — жестким и… коротким. Хранимые им свято, как талисман, как последнее упоминание о чуде превращения, они осыпались нынче под неумолимыми ножницами так же, как и ее солнечные локоны. От этого его облик ужасно изменился — отблеск перемены упал и на нее — блестящие черные глаза на похудевшем и обнажившемся, словно нерв, лице, делали его похожим на помешанного настолько, что она вскрикнула. Он осторожно поставил ее на ноги — маленькую, по-мальчишечьи одетую и оттого кажущуюся еще более беззащитной, в ореоле растрепавшихся волос и истерзанных мехов, с каплей крови, стекающей по виску. Она молча смотрела на него и сердце — кропотливый механизм, скрипело и ныло от пылинки дурного предчувствия.

Он пригладил рукой ежик своих волос.

— Это для вас, принцесса! — просто сказал он. — Я буду помнить вас, и любить всем сердцем! Я не нарушу ваших планов и больше никогда не заставлю страдать. Ваш брат скоро догонит вас, помощь поспеет. Передайте ему, что я остаюсь его верным псом. Человеком быть слишком больно, и мы оба знаем это! Я возвращаюсь к себе, прощайте!

Резко развернувшись, он пошел прочь. Вскочив в седло, направил коня к лесу. К грохоту водопада.

Птица отчаяния больно стегала принцессу по глазам черными крыльями.

"Я буду любить вас всем сердцем… Я возвращаюсь… Возвращаюсь к себе…".

Она услышала далекие крики и топот копыт и бросилась отстегивать одну из лошадей. Спасение было так близко! Но было ли оно истинным? Или истинным было то, что она отвергла в глубокой гордыне своего страдания?

Беренику била крупная дрожь, когда она, встав на колесо перевернутой кареты, забиралась на коня и посылала его в галоп. Пришедший в себя кучер с изумлением проводил глазами золотоволосую фигурку на белой лошади и неожиданно обнаружил себя окруженным королевскими гвардейцами на храпящих конях. Гнев на лице короля сменился испугом при взгляде на перевернутую карету.

— Где сестра? — сдерживая гарцующего гнедого, крикнул он.

Кучер ошарашено кивнул в сторону леса. Гнедой, тонко заржав, пустился в галоп, взметнув тучу снега. Отряд, растянувшись цепью, последовал за ним.

***

Лошадь Береники испугалась неожиданно усилившегося грохота воды, стоило ей выехать на открытое пространство, и принцесса оказалась в снегу. Выругавшись сквозь зубы, она поднялась на ноги, и вдруг увидела вороного — тот мирно стоял у дерева, а фигура в черном застыла над обрывом, то ли грозя небу, то ли моля его о чем-то. Она трижды звала Барклая, но с пересохших губ слетал лишь шепот — ничто в фатальном шуме воды. И тогда она побежала к нему. Она бежала, как никогда и ни к кому в жизни. Этот бег изломанной фигурки по смертельно белому снегу долго после виделся в кошмарных снах королю, который заметил сестру, едва гнедой вынес его на поляну.

Из-за серых облаков вышло солнце.

И время остановилось.

Береника, задыхаясь, упала в снег.

Королевский конь шарахнулся в сторону и застыл. Ничто не могло сдвинуть его с места — ни окрик, ни шпоры.

Барклай, раскинув руки крестом, шагнул в пропасть…

Когда принцесса добежала до обрыва, он уже исчез в облаке брызг. Остановившимся взглядом она смотрела вслед и наматывала на палец ставший коротким локон. Потом оглянулась и, увидев брата в сотне шагов от себя, ослепительно улыбнулась и, прощаясь, подняла руку.

Грохот водопада перекрыл его вопль. Подоспевшие гвардейцы дружно скрутили короля, чтобы помешать ему броситься вслед за ней. Напрасно он проклинал их.

— Мы не пустим вас, Ваше Величество! — сказал капитан — старый вояка, в глазах которого сейчас стояли слезы. — Королева и принц ждут вашего возвращения.

Тем временем огненная искра сверкнула в струях воды и пропала — свинцовые волны жадно сомкнулись над ней.

А внизу холодное течение вышвырнуло Барклая на берег ничуть не изменившимся. Озеро не принимало его. Вслед волны вкрадчиво выплеснули маленький коричневый камзол, годный разве что ребенку. Барклай уже видел его сегодня и знал, кому он принадлежит. Оцепенев, он смотрел в воду. Где-то в ней скрылся свет, осиявший его странную жизнь нежными лучами.