Пещера Лейхтвейса. Том третий
Шрифт:
— Да исполнится воля суда Линча, — провозгласил старый Робинсон. — Дергай веревку!
Два человека подошли к скамье. При последних словах Робинсона они выдернули скамейку из-под ног Лейхтвейса. Гигантское тело опустилось к земле, и в то же мгновение пуля просвистела над головами судей. Это пуля, сопровождаемая треском, пробила веревку, на которой повис Лейхтвейс. Тело его упало.
— Черт вас побери, — закричал Робинсон, — кто осмелился выстрелить? Это мог сделать только кто-то из друзей этого человека. Разве у них не отняли ружья? Разве их не стерегли как следует? — Но одного взгляда было достаточно, чтобы убедиться, что друзья и жена Лейхтвейса были окружены бдительной стражей и что ни у кого из них не было в руках оружия.
Толпа переглядывалась в смущении и удивлении. Кто выпустил загадочный выстрел? Пуля вылетела не из среды зрителей, собравшихся смотреть на казнь. Золотоискатель Джим и работник убитого Джонсона уверяли, будто видели, что пуля вылетела с лесной опушки. Робинсон требовал с дикими проклятиями, чтобы неудавшаяся казнь над Лейхтвейсом была снова возобновлена.
На этот раз двадцать человек вызвались исполнять обязанности палачей. Они прыгнули к Лейхтвейсу, подняли его и первым делом убедились, что неудавшаяся экзекуция не причинила ему никакого вреда. Лейхтвейс был еще жив и даже в сознании. С его шеи сорвали оборванную веревку и с лихорадочной поспешностью привязали к дереву новую. Они были настолько жестоки, чтобы снова повторить всю процедуру, продолжая, таким образом, страдания несчастного до бесконечности. Некоторые отошли теперь в сторону: при Лейхтвейсе остались только четыре человека и между ними хромой портной и Робинсон. Они подняли разбойника, намереваясь поставить его на скамью и тогда уж накинуть на его шею петлю.
Вдруг из темного леса вылетел какой-то острый, блестящий предмет, и в следующее мгновение портной, обливаясь кровью, упал мертвый. Из его рассеченного пополам черепа торчал индейский томагавк. Не успела объятая ужасом толпа перевести дух, как со всех сторон раздался оглушительный вой, от которого кровь застыла в жилах поселенцев Лораберга. Со всех сторон полетели выстрелы, и вся площадь покрылась убитыми и ранеными. Плач, стоны, крики ужаса огласили воздух. Из густого леса появились бесчисленные отвратительно разрисованные индейские воины. Они бросились на жителей Лораберга, резали, крошили их до неузнаваемости, безжалостно, зверски, с какой-то неслыханной кровожадностью.
— Апачи… Апачи…
Это был единственный крик, который можно было различить среди всеобщей сутолоки. И в то время, как жители Лораберга падали убитыми на площади перед домом Лейхтвейса, они, умирая, видели, как их дома, поля, сады — все их имущество предавалось пламени.
Проклятие Лоры фон Берген не замедлило свершиться над жителями Лораберга.
Глава 136
ЖЕРТВА РАДИ ДРУГА
Посреди этой суматохи никто не подумал о Лейхтвейсе. Он лежал без чувств на земле под дубом, у скамьи, с которой у него были связаны такие страшные воспоминания. Наконец друзья бросились к нему, а также бросилась и Лора, очнувшаяся от своего обморока. Она подбежала с раскрытыми объятиями к безжизненному телу мужа. Ни жена разбойника, ни его товарищи нисколько не обращали внимания на то, что были окружены краснокожими дьяволами, кровожадными индейцами. Они хлопотали только о том, чтобы как можно скорей привести в чувство их друга. Сильная натура Лейхтвейса превозмогла все ужасы, пережитые им за последние часы. Скоро он открыл глаза, и первый его взгляд был обращен к жене, которая, радостная и счастливая, говорила ему:
— Ты спасен, спасен, дорогой мой Гейнц! Проклятие, которое я послала на этот неблагодарный город, не замедлило свершиться. Со всех сторон на Лораберг нахлынули апачи. Поднимись, милый, посмотри: город, на возведение которого ты положил столько труда и забот, предан огню и пламени и почти весь уничтожен.
Лейхтвейс встал и огляделся. Хотя ему было очень больно видеть, что его любимое дело, город, вызванный к жизни его неутомимой энергией, обратился в груду развалин, тем не менее, он не мог удержаться от чувства радости и облегчения. Да, пусть лучше Лораберг погибнет, пусть лучше его дома и нивы будут снесены с лица земли, но этот город, творение его рук, не должен попасть во власть негодяев, хотевших убить его, Лейхтвейса.
— Но объясните мне, друзья, — заговорил Лейхтвейс еще не совсем окрепшим голосом, — объясните, что тут случилось? В ту минуту, как эти лорабергские черти затянули на моей шее веревку и вздернули на дерево, вдруг показались апачи, точно на театральной сцене одно действие сменилось другим. Точно они были вызваны по чьему-то приказанию.
— Это действительно так и было, — провозгласил свежий веселый голос, и Барберини выступила вперед.
— Да, это было единственное средство спасти нашего атамана. Хотя я это сделала ценою погибели нашего города и всего нашего состояния, все же я этому рада. Когда мне удалось ускользнуть от нашего караула, я со всех ног бросилась домой. Двери оказались запертыми, но я не долго думая влезла в окно. Затем бросилась в конюшню, вывела из нее Лорда — я вспомнила, что это наш лучший скакун. Не давая себе времени оседлать его, я вспрыгнула ему на спину и стрелой помчалась в Сьерра-Неваду. Я знала, где был расположен лагерь индейцев и где я могла разыскать апачей. Я скакала уже двадцать минут, двадцать драгоценных минут. Ужас охватил меня при мысли, что апачи не успеют спасти вас. Но счастье благоприятствовало мне. Вдруг передо мной открылся в долине, расположенной между двумя стенками каменистых гор, весь индейский лагерь с его палатками, кострами, голыми, занятыми играми, ребятами и собранными в табуны лошадьми. Одним словом, я попала в самую цель. Как только меня увидели, я тот же час была окружена многочисленными индейскими воинами, принявшими меня за лазутчика, которые смотрели на меня далеко не доброжелательно. С великим трудом удалось мне объяснить индейцам, что я желаю, чтоб меня провели к их вождю, которому я хочу сказать нечто очень важное. По приказанию какого-то старика индейцы окружили меня; один из них взял за узду мою лошадь, и мы стали быстро спускаться по горной тропинке в ущелье. Как только в лагере меня увидели женщины и дети, они сейчас же бросились ко мне, оглядывая меня с любопытством и осыпая, как мне показалось, разными проклятиями. Но меня поддерживала мысль, что я явилась сюда за твоим спасением, Генрих Антон Лейхтвейс. Эта мысль придала мне мужество.
Меня везли узенькими проулочками между двух рядов палаток, жилищ индейцев, иначе называемых вигвамами, пока мы не подошли к одному отдельному вигваму, очень хорошо построенному. Тут мы остановились. У вигвама перед разведенным костром сидел величественный индеец. Он был еще молод, высок ростом и широкоплеч. Его горбатый нос, тонко очерченные губы, блестящие, темные глаза, голова и грудь, украшенные перьями, белая мантия, наполовину покрывшая его тело, — вся его красивая внешность произвела на меня — признаюсь в этом откровенно — очень сильное впечатление.
— Это наш вождь, — обратился ко мне старый индеец, оказавший мне покровительство. — Если ты имеешь что сказать Лютому Волку, то говори не мешкая: Лютый Волк привык действовать, а не молоть языком, как старая баба.
И вот я предстала перед главой апачей. Несколько минут он зорко осматривал меня. Я охотно сократила бы этот экзамен и поспешила бы изложить свою просьбу, но я этого не сделала, зная, что по индейским обычаям я сразу проиграла бы все дело, если бы осмелилась заговорить первая, прежде чем он подал мне знак.
— Кто ты? — наконец спросил меня Лютый Волк. — Мне кажется, я вижу тебя не в первый раз.
— Лютый Волк прав, — ответила я, — судьба уже не первый раз сводит нас с тобой лицом к лицу. Лютый Волк, может быть, припомнит, как мои братья из Лораберга еще недавно сразились с ним? Мы встретились на тростниковом озере в ту минуту, как Лютый Волк собирался запустить нож в предводителя по имени Генрих Антон Лейхтвейс, этот последний, споткнувшись о большой камень, упал на землю, и Лютый Волк уже навалился ему на грудь с ножом в поднятой руке, собираясь нанести смертельный удар, как вдруг сам получил такой сильный удар прикладом ружья по плечу, что оно, наверное, вывернулось из сустава.
— Удар был действительно хорош, — ответил Лютый Волк, — хотя он, собственно, только лишил меня давно желанного скальпа. Видно, что удар этот нанес мне бравый воин. Если не ошибаюсь, то и я, в первую минуту досады, запустил ему нож в правую руку?
— Смотри сюда, Лютый Волк, — проговорила я, — вот знак твоей раны. — С этими словами я открыла свою правую руку и показала ему почти уже зажившую рану, оставленную мне индейцем.
— Так это ты, юноша, нанес мне такой славный удар? — спросил Лютый Волк с возрастающим удивлением.