Песец подкрался незамеченным
Шрифт:
— А не боишься?
— И чего мне бояться? Ты всегда был слабейшим из нас. Да-да, не делай круглые глаза. Ты ведь не знал, конечно, но все тесты однозначно показывали — ты уступаешь остальным по всем кондициям. Не знаю почему, вот чес-слово. Может, потому, что остальные все-таки славяне, а у тебя славянской крови уже кот наплакал. Хотя это расизм, конечно, но другого объяснения пока что не вижу. Впрочем, непринципиально. Принципиально то, что тебя, вдобавок, еще и по спецпрограмме готовили. В смысле, в отличие от остальных, реально имперской системе рукопашного боя тебя никто не учил — так, на общеобразовательном уровне. Попытаешься совершить глупость — шансов у тебя никаких, так что прими поражение достойно, ты ведь профессионал. И потом, как ни крути, все же, ты один из нас.
Ковалев плеснул себе коньяку — не много, на два пальца, налил еще две порции — Шеру и
— И что мне теперь с тобой делать? Вначале, честно говоря, думал, что ты осознаешь, кто есть кто, и перестанешь творить глупости, но — не срослось. Все информацию собираешь, на планете пытался сеть разведывательную организовать… Мы ведь за каждым твоим шагом следили. Так что оставлять тебя на свободе — не лучший вариант, особенно перед войной. Ты, конечно, вреда причинить не сможешь, даже если сумел бы до своих боссов добраться, это все равно скоро не будет иметь никакого значения, но к чему нам лишний геморрой? С другой стороны, и пускать тебя в распыл как-то жалко. Все ж таки супер, хоть и дрянненький…
— Грязные русские свиньи, — выдал шпион и добавил что-то по литовски. Ковалев не понял, да и плевать ему было, хотя на свиней он обиделся. В особенности потому, что хамил представитель абсолютно неуважаемого им этноса, народ которого с завидной регулярностью ложился под любого, кто был хоть чуть-чуть круче.
— Ты язычок-то попридержи, а не то отрежу на фиг. Знаешь, Пушкин, говорят, дописался, Гагарин долетался, а ты у меня доп…ся. Ладно, не хочешь по хорошему — будет по плохому. Здесь неподалеку есть планетка. Необитаемая. Получишь аптечку первой помощи, пистолет — и адью, солнце мое. Там тебя никто и никогда не найдет. Лет через десять прилечу — гляну, что получилось. Считай это тюремным заключением. За шпионаж…
Когда шпиона увели, вновь заковав в наручники и поддерживая под локти, два супера, Шерр, задумчиво молчавший все время разговора, спросил:
— Если на вас не действует пси-блокировка — почему ты здесь?
— А ты никогда не думал, что мне это может быть интересно? И еще, док, ты глубоко неправ, если отказываешь людям в элементарном чувстве благодарности. А теперь пошли — нас ждет война!
— Ну, как скажешь, — по-прежнему задумчиво ответил Шерр, и опошлил все на свете.
Глава 12
— Не слишком ли ты мягко с ним обошелся?
— Да нет, нормально. Десять лет в одиночестве… Даже если выживет, крыша поедет напрочь.
— Ну а зачем тогда за ним прилетать?
— А кто сказал, что мы за ним прилетим?
— Ты сам…
— Я сказал, что прилечу. Но кто сказал, что за ним? Посмотрю просто, насколько устойчива психика суперов. А так, эта планета — его последнее пристанище.
Ковалев и Шерр стояли на мостике линкора, не таком огромном, как футбольное поле, но все равно очень впечатляющих размеров, и с интересом наблюдали за флотом Диктатора, приближающемся к имперской эскадре. Кофе в кружках дымилось, разговор тек неспешно, но это была всего лишь видимость спокойствия — перед боем все волновались. Были уверены, что победят, но все равно волновались. Позади них, похожие в своих скафандрах на диковинных боевых роботов, сидели за пультами офицеры — те, кто будет проводником их приказов и кто реально будет вести бой. И, даже волнуясь, Ковалев все равно был горд за этих людей, сумевших прорвать рамки обыденности и шагнуть вслед за ним на широкую и такую заманчивую дорогу космической цивилизации.
— Противник сбрасывает ход, начинает перестроение, — четко, по уставному, доложил вахтенный штурман.
— Им до нас еще полчаса ходу. Неужели почуяли?
— Спокойно, док, все в норме, — с легким напряжением в голосе отозвался Ковалев. — Они подходят к системе, здесь велика опасность встречи с метеорами, а резких разгонов-торможений их корыта не выдержат. Предпочитают, очевидно, потерять во времени, но выиграть в безопасности. Ну и перестроение делают заранее — так проще, не мешает никто.
Дальнейшее развитие ситуации показали, что он был прав — перестроение флот Диктатора проводил спокойно, да и тормозил не слишком интенсивно. Пожалуй что при такой интенсивности он как раз выйдет на досветовую у границ системы, а к планете, которую Диктатор собирался штурмовать, подойдут как раз
Однако до системы их никто допускать не собирался — имперская эскадра стояла у них на пути и орудия главного калибра линкоров уже могли доставать до кораблей Диктатора. Стрелять, правда, никто пока не собирался — и точность на такой дистанции невелика, и расстояние сильно ослабляет энергетический удар. Да и рисунок боя планировался совсем другой, поэтому Ковалев пока что ждал.
Однако, когда флот Диктатора вошел в зону досягаемости среднего калибра (кораблям Диктатора даже для того, чтобы наиболее дальнобойные орудия его кораблей просто доставали до цели, было еще пилить и пилить), станция дальней связи флагмана передала заранее заготовленное и записанное сообщение которое, похоже, было для Диктатора полным шоком.
Ковалев помнил, как они его записывали. Лейтенант-аналитик из группы разведки, обладающий на редкость гнусавым голосом с врожденно-протокольной интонацией и внешностью типичнейшей канцелярской крысы надиктовывал его в микрофон и рожа его была на редкость довольная. В прошлой жизни он был офицером ГРУ, разжалованным и уволенным со службы за зверскую (по мнению журналюг и правозащитников) расправу над мирным населением. На самом деле он командовал группой, преследовавшей боевиков, незадолго до того запытавших до смерти нескольких пленных десантников. Когда боевики зашли в село, которое, как точно было известно, было родным для главаря, его брата и, по совместительству, подельника и еще трех членов банды, подполковник Веселов, командовавший операцией, вызвал помощь, обложил село со всех сторон и потребовал у боевиков сдаться. После первого же выстрела со стороны села оно было стерта с лица земли залпом «Градов». После обстрела выжило пятеро местных и один боевик. «Гражданских» (да какие они гражданские — днем улыбается, а ночью в спину стреляет) отпустили на все четыре стороны, а боевика Веселов просто посадил задницей на гранату. Тот сидел часа два, потом ягодичные мышцы устали и граната, соответственно, рванула. За это самоуправство он и еще трое офицеров были уволены и после громкого процесса, несмотря на протесты армейских офицеров (впоследствии протесты вылились во вполне конкретные действия, закончившиеся долгой и мучительной смертью трех писак и одного правозащитника, а также сломанными ребрами судьи) посажены. Впрочем, просидели они дня два, а потом исчезли, как испарились. И очень немногие знали, что они по-прежнему служат по специальности, только на новом месте, в немногочисленном пока подразделении разведки имперской эскадры.
А сообщение, которое ушло сейчас Диктатору и которое, без сомнения, было получено на всех кораблях его флота, сообщалось, что эти самые корабли вошли на территорию империи, вследствие чего являются нарушителями границы. Всем кораблям предписывалось немедленно лечь в дрейф, принять досмотровые группы и приготовиться к отконвоированию на имперскую базу для дальнейшего разбирательства. Ну и, естественно, предупреждалось, что в случае неповиновения будет открыт огонь. Ковалев все еще рассчитывал, что удастся обойтись без стрельбы, одним авторитетом империи. Но… Не удалось.
Было интересно наблюдать, как корабли вражеского флота начали поспешное и не слишком слаженное перестроение в боевой порядок. Вот теперь становилась видна основная проблема этого флота — во-первых, он был большим и, как и всякий большой флот, трудноуправляемым, а во-вторых, очень похоже, не все экипажи были хорошо подготовлены и, тем более, слетаны. Корявое перестроение, даже с учетом спешки, говорит о подготовке флота только плохое.
Но, тем не менее, действия флота противника были вполне ожидаемы. Ну что же, предсказуемость тоже бывает наказуема, особенно во время войны. В момент перестроения любое соединение наиболее уязвимо и в этот момент, по всем законам тактики, следовало нанести удар. Конечно, тот, кто командовал сейчас флотом Диктатора, не без основания полагал, что время у него еще есть — кораблей Ковалева он пока что не видел. Больше того, он мог предположить, что послание — вообще блеф отчаявшихся защитников планеты. Однако он не учел простой вещи — наличия у имперцев маскирующего поля и потому, когда атакующие эсминцы оказались вдруг совсем рядом, не успел уже предпринять ничего. Впрочем, он умер на боевом посту — смерть, достойная офицера. Она была бы еще достойнее, сумей он хоть что-то сделать, но когда имперский эсминец, огромный, как гора, материализовался из ничего совсем рядом с флагманом и всадил ему в борт две торпеды, он ничего не успел понять — он просто перестал быть.