Песенка для Нерона
Шрифт:
Человек на телеге и два раба на дороге ранним утром — ничего естественнее не придумаешь. Пройдитесь по любой дороге в Аттике и вы обязательно встретитесь с похожей группой: фермер едет на рынок с грузом оливок, зерна, вина или свиней, живых или забитых. Поэтому никто не обращал на нас внимания. Вы слышали сказки о героях, обладавших шлемами или плащами-невидимками, дарами богов, но кому вообще они могли понадобиться? Нет ничего более невидимого, чем заурядный мужик, направляющийся по своим делам; никто его не видит, никого он не интересует. Заставляет задуматься, зачем герои возились со всем этим волшебным оборудованием, когда им всего-то требовались посох, потертая кожаная шляпа, разболтанная двуколка и пара тощих мулов? Лично я считаю, что вообще неважно, чем вы там пользуетесь, лишь бы работа была сделана — например, зачем нужен волшебный меч голубой стали с золотой рукоятью, выкованный самим Вулканом, если вы с тем же успехом
Мы двигались примерно на северо-запад от Филы, в сторону Беотии. Это никчемная область, которая подходит только для выпаса овец и тощих коз. Дороги, если их можно так назвать, вьются по склонам гор, обрывающихся в ущелья и пропасти, и не требуется особых усилий, чтобы телега сорвалась с края и разлетелась в щепки задолго до того, как достигнет дна.
Ну или так мы думали. Ничего подобного. Мы выбрали удачное место, где широкий участок недавно дороги обрушился вниз, в тошнотворную бездну. Я остановил тележку, спрыгнул на землю и мы попытались спихнуть ее в пропасть. Получилось у нас?
Хрена с два у нас получилось, в основном из-за этих несчастных тупых мулов.
Никогда мне с ними не везло. Как только они поняли, что мы собираемся столкнуть их с дороги, они принялись пятиться и упираться, подняли жуткий хай и отказывались сдвинуться и на ладонь. От Смикрона и Птолемея с их руками проку не было никакого. Они могли только пинаться и сквернословить, а я зашел с внутренней стороны и попытался сдвинуть проклятых скотов вбок. В конце концов, через целую вечность, нам удалось свесить с края одно колесо. После этого я притащил длинный сук, мы уперлись в него все втроем и стали толкать, постепенно перемещая телегу, пока она внезапно не поддалась. Мулы взбеленились и попытались втащить ее обратно, но с таким весом они справиться не могли; их потянуло назад, вниз с полуразрушенной дороги, медленно и неуклонно, потом сбило с ног и они полетели вниз по склону, мельтеша переломанными конечностями.
Мы следили за ними, пока они не достигли дна, где телега разлетелась, расшвыривая куски дерева, мертвые тела и умирающих животных, и постепенно все это улеглось между камней и колючих кустов у подножия обрыва.
— Ну, — сказал я. — Дело сделано. Пошли домой.
На обратном пути я все им разъяснил так понятно, как только смог. Я сказал им, как догадался, что наилучшие шансы мне даст внезапность и темнота; как я вывел из игры двух других гладиаторов, поставив их сторожить заднюю калитку конюшни; как поджег ее, чтобы купить несколько бесценных мгновений; как мне хватило ума заговорить на латыни, так что последние гладиаторы приняли меня за сенатора. Я рассказал им, как кавалерист убил маму, и как я убил Бландинию, за то что она продала меня (хотя никак не объяснил, с чего сенатор так взъелся на уважаемого отставного солдата с двадцатью четырьмя годами беспорочной службы). Я ничего не сказал о Луции Домиции. Это усложнило бы историю, а я всегда считал, что история должна быть как можно проще.
Когда мы добрались до дома, я еле переставлял ноги, но времени на отдых не было. Надо было убрать во дворе. Он был по-прежнему завален неуместными предметами: мечами, шляпами, сапогами, которые нужно было собрать и похоронить в глубинах навозной кучи; паланкин сенатора требовалось превратить в дрова (твою ж мать, подумал я; мы могли с тем же успехом спустить эту хреновину с откоса, и получилось бы даже убедительнее — сенаторы чаще путешествуют в портшезах, чем на крестьянских двуколках — и тогда бы мне не пришлось тратить прекрасную повозку и двух дорогих мулов; следовало возвести погребальный костер и сжечь на нем тела мамы и Бландинии — что ж, мы по крайней мере могли использовать для него разломанный паланкин вместо доброй древесины, которая никогда не бывает дешева. Когда наконец мы со всем этим покончили и три раза обошли все хозяйство на тот случай, если что-нибудь упустили, я зевнул так, что чуть не сломал челюсть и потащился к дому, чтобы преклонить голову.
— Секундочку, — окликнул меня Смикрон несколько смущенным голосом.
— Чего? — пробормотал я.
— Наша свобода, — сказал он. — Помнишь?
Я забыл, честно забыл — я не пытался надуть их или что там еще.
— А, да, точно, — сказал я. — Слушайте, может, подождете до завтра? У меня никаких сил не осталось.
Они переглянулись.
— Мы бы лучше получили ее сейчас, если не возражаешь, — сказали они.
Трудно их упрекать, конечно. В конце концов, я бы мог умереть во сне, и тогда бы они оказались в настоящей жопе. Так что я выполнил эту операцию, пробормотав все необходимые слова с налитыми свинцом веками, после чего пошел в дом, а они — в сараюшку. Нормальное положение вещей, если не считать того, что они были свободны и безгрешны, а все их проблемы остались, наконец, позади.
А я... я всего лишь убил семерых, видел, как убивают
Как ни странно, мне приснился капитан зерновоза. Мне снилось, что я был им и командовал, как и положено капитану. Чем я там командовал, я не знаю; иногда это было судно, везущее нас с Луцием Домицием и золотыми слитками на миллион сестерциев с Сицилии; иногда мы оказывались на вершине того утеса с храмом в Африке и пытались загрузить большую партию трупов, которую мы обнаружили в крипте — сотни и тысячи их было, убитых нами в то или иное время людей — и мы ломали голову, как упаковать, перевезти и поднять на борт все эти тысячи и миллионы мертвых, окостеневших тел без повозок, кранов, перекладин и лебедок; я попросту не мог придумать, что с ними делать (в нашем распоряжении были только моток веревки, тяжеловесная мотыга и паланкин), и тут меня осенило: это же было очевидно! Я пошарил в сумке с припасами для путешествия Луция Домиция и выудил копию избранных работ Вергилия Марона, потому что в книге было все — подробные инструкции и все, что мы должны были знать о вспашке, бороновании и севе, перемещении тяжелых грузов, фрахте кораблей и транспортировке трупов. Кажется, потребовались столетия, чтобы найти нужное место, я все мотал и мотал свиток, пропускал нужное место и должен был возвращаться к началу — и когда, наконец, нашел искомый фрагмент, он оказался на непонятном языке, и я ничего не разобрал. Затем Аминта, Титир, Смикрон, наместник Сицилии и вся наша команда начали бормотать, и я знал, что мне нужно предложить что-нибудь побыстрее, иначе начнутся большие неприятности — они убьют меня и разделят мое тело между собой; поэтому я превратился в Сенеку и спросил его, что мне делать, но он только покачал головой и сказал, что это я император — мне и решать, и никто не в силах мне помочь. Все это время, разумеется, огонь подбирался все ближе и ближе; я слышал треск пламени и визг лошадей.
Поэтому я принял решение: мы воспользуемся идеей раскладного корабля — хотя и знал, что она, скорее всего, не сработает; но она сработала — по крайней мере, он пошел ко дну, как камень, но все поплыли к берегу и пожалуйста вам: стоим на берегу Схерии одинокие и голые; но мы были свободны и безгрешны, а все наши проблемы... и тут я проснулся.
Первым делом я наведался в сарайчик. Я вовсе не ожидал найти их там, поскольку они теперь были свободными людьми и могли идти, куда захотят (я тоже был свободен когда-то и обошел весь мир, но не нашел ничего хорошего). Тем не менее там они и обнаружились — сидели за столом с перевязанными руками, смирные и тихие.
Я против воли ухмыльнулся.
— Все в порядке, — сказал я. — Вы по-прежнему свободны, это был не сон.
Мы поболтали. В результате выяснилось, что они были бы рады остаться здесь и работать на меня как и раньше, потому что идти им было некуда. Взамен они получали стол и ночлег, плюс небольшую плату — сошлись на нескольких драхмах в год, которые я так и так им платил, будучи довольно щедрым в смысле их пекулия (греческого перевода у этого слова нет, потому что греки обычно не платят своим рабам — это римский обычай; должно быть, годы странствий в компании римлянина размягчили мое сердце). Честно говоря, я не видел никакой разницы в том, что они теперь стали свободными людьми, но для них, судя по всему, это значило очень много.
Было совершенно ясно — после того, что с ними учинили люди наместника, в ближайшее время работать они не смогут, так что я сказал им расслабиться и оставил их наедине с их проблемами. Я, однако, оказывался загнан в угол, потому что вся работа ложилась на мои плечи. В некотором смысле мне повезло. Между заходом Плеяд и восходом Арктура дел не так уж и много.
Нужно провести позднюю вспашку, конечно, подрезать лозы, хотя это можно было отложить и на потом. Помимо этого оставались обычные ежедневные труды: дойка коз и овец, ремонт и углубление канав, постройка новой повозки вместо той, которую я спустил с утеса — все эти скучные проблемы, которые должны быть улажены, хотите вы того или нет. Я должен был справиться, если не возражал начинать рано и заканчивать поздно. В некотором смысле комическая ситуация: следующий месяц или около того мне придется пахать, как волу, чтобы обеспечить двум бывшим рабам возможность наслаждаться бездельем, как будто они были римлянами. Но таково земледелие. Есть такая прекрасная идея, будто можно покидать добро в землю и вернуться, когда оно перестанет расти, но, к сожалению, она почему-то не работает. В общем, убедившись, что у меня по-прежнему есть какое-никакое хозяйство, я отправился в амбар и убрал подальше мотыгу; после этого надо было добраться до города, чтобы приобрести пару мулов, а также гвозди и ободья для новой телеги. Лошади у меня больше не было, так что пришлось идти.