«Пёсий двор», собачий холод. Тетралогия
Шрифт:
— Ч-что?
— Et pourquoi pas?
— Ну… — Приблев замялся окончательно. — В бумагах, конечно, нигде не указано, что градоуправцем может быть только граф…
— Конечно, — нежно подпел ему Гныщевич, — у нас ведь свободный город.
— Да, но… Но это же, ну, подразумевалось! Разве ты сам не понимаешь?
— Понимаю, — Гныщевич кивнул с серьёзнейшим видом. — Но понимаю я и то, о чём ты мне двадцать минут распинался: что граф свою роль выполнять не может. По крайней мере, прямо сейчас. А люди ждут.
— Это правда, но, — ухватился Приблев за соломинку, — но ты глава Союза
— А ты второй секретарь этого Союза, — отрезал Гныщевич. — По крайней мере, пока числишься.
Больше соломинок не осталось — лишь удачный снимок с трибуны. При этом Приблев как-то нутром ощущал, что согласиться было бы неверно. Только почему? Ведь Гныщевич на роль градоуправца подходит прекрасно: он яркий, обаятельный, здравомыслящий, хорошо говорит, у него вон поклонники имеются. Правда, имеются и ненавистники.
Так в чём же дело? В том, что у Гныщевича будет не по справедливости, а по шкурному интересу? Но это для развития города вовсе не плохо, а зачастую хорошо. И потом, Приблев многие его начинания разделял — иначе б не записался давным-давно в секретари Союза.
Может, неприятно колол оппортунизм? Мол, стоило графу занедужить — а этот тут как тут? Да ведь тоже глупость; пожалуй, порой такую ловкость называют оппортунизмом, но в то же время она нужна, иначе кто выручит в трудную минуту? Приблев ведь и сам только что страдал, что, мол, не найдётся своего гныщевича на всякую беду.
А он тут как тут!
Нет, кажется, дело было в другом — в том, что такая смена диспозиции рушила некие не до конца понятные Приблеву, но выстроенные планы. И теперь он сам недоумевал, зачем они ему сдались, когда удачный выход из неприятной ситуации сам идёт в руки.
«Сандрий, — выдавил Золотце тогда, на вершине радиовышки, — скажите, это выглядит так, будто я вас, говоря пресловутым романным языком, вербую? По-моему, выглядит. Леший».
По всей видимости, дело было именно в этом.
— Ты думаешь, что я циник, — сказал Гныщевич на удивление спокойным голосом. — И я не буду спорить: обидно, что обо мне даже не вспомнили, решая целых два вопроса, к которым я имею прямейшее отношение. Je suis d'esol'e. Но у меня нет бреда и новорождённых детей, зато есть фотографические карточки и опыт. И граф… Я не хочу, чтобы графа запомнили человеком, который всех подвёл. Что, неправ я?
— Прав, — сдался Приблев, — но не могу я сделать тебя градоуправцем! Для этого требуется процедура — то есть заранее в уставах и инструкциях должно быть указано, как происходит смена человека на должности. Только процедуры пока нет, недоработали, никто ж не ожидал, что граф… Вернее, это я так думаю, я внимательно не изучал. Но сам-то я всего-навсего помощник или, если хочешь, старший секретарь, разве может у меня быть право сменить градоуправца? Это если по бюрократии. А по сути… — он потупился, снова натыкаясь глазами на фотографическую карточку. — Ведь, понимаешь, это разное. Одно дело — заявиться на слушания, пусть важные, пусть всё хорошо сложилось, но тут есть такой аспект… Там бы кто угодно сошёл — может, даже я. То есть я не отрицаю твоих талантов, просто… Ну вот когда тебе хочется
— Дивное сравнение, — фыркнул Гныщевич.
— Или вот бывает так, что понравится тебе девушка, но на один вечер, а не на всю же жизнь…
— Я тебя понял.
Гныщевич снова прищурился и, кажется, вознамерился сказать что-то неприятное.
— Но я могу назначить тебя, гм, исполняющим обязанности градоуправца.
Прищур Гныщевича немедленно переменился и сделался любопытным.
— То есть, конечно, сам не могу, тут не обойтись без Анжея Войцеховича — ну, господина Туралеева. Нам придётся сначала…
— Исполняющим обязанности, — задумчиво проигнорировал разъяснение юридических нюансов Гныщевич, — да… Да, это разумно. Пока граф не может.
— Именно. Но когда мы его вылечим…
— Снова начнётся совсем другое время, — Гныщевич усмехнулся с каким-то мрачным довольством. — Ты ведь сам сказал, что способов лечить его болезнь в нашем времени пока не изобрели.
Глава 84. Незадавшийся день
Изобрели бы уже лекарство от безответственности! Столько всего изобретают в отечестве, как успел выяснить Коленвал благодаря картотеке, предложенной Скопцовым, так отчего бы не найтись какому-нибудь светлому уму по части, получается, медицинской? Производствам следует стремиться к замене людей на технику везде, где это возможно, однако же помимо производств существуют делопроизводства. Которые технике, увы, не поручишь.
Коленвал держал в своём кабинете коньяк, хотя до дня сегодняшнего воспринимал его элементом обстановки. Коньяк когда-то давно поставила в шкаф Сюзанна, Марианна пару дней спустя добавила к нему чрезвычайно представительный хрусталь, Анна же только посмеялась, верно угадав, что на службе начальник пить не будет.
Но однажды всякую бутылку приходит пора откупорить.
Деспотом себя Коленвал бы не назвал. Он понимал, что в работе возможны срывы. Что люди заболевают (ярчайший тому пример уже неделю как перекроил планы по управлению Петербергом). Что люди и не по болезни устают, теряют внимание. Что некто может не обладать достаточным навыком для выполнения конкретного задания. Что бумаги теряются, а станки ломаются. Что бывают попросту несчастливые случайности. Чего он не понимал, так это посторонних занятий в рабочее время.
Ну ладно Сюзанна — она всегда была простушкой, один коньяк этот говорит уже достаточно. Ну ладно Марианна — она, наоборот, та ещё штучка, слишком маняще улыбается и слишком много потому о себе воображает. Но Анна, Анна!
Когда Коленвал обнаружил проклятущую «Кровь, любовь и революцию» на столе у Анны, терпение его лопнуло.
— Николий Вратович, поверьте, список вакансий на строительство не готов, потому что барон Репчинцев не предоставил смету…
— А мелкие конторы с Льницкой, 7 сами не определились, чего хотят: то ли пособия, то ли трудоустройства своим людям, то ли чтобы мы им новые помещения подыскали…