«Пёсий двор», собачий холод. Том IV
Шрифт:
«Я хотела назвать его Димой, а Анжей говорит, что это, конечно, по-росски, но всё же недостаточно, — госпожа Туралеева и не силилась оторвать от чада глаз. — Что ж, будет Петюний».
«Сударыня, а ведь я просил вас зайти ко мне дня два назад, — в голосе мистера Уилбери перекатывались лёгкий акцент и куда менее лёгкий укор. — Мы ведь с вами говорили о лактации…»
Госпожа Туралеева заметно поёжилась.
«Вы не должны… Вы зря боитесь, — увещевал мистер Уилбери. — Just a little pinprick, no? Пара укольчиков…»
«Аристократической даме подобает иметь кормилицу, — прикрыл
«Неужто вы мне не доверяете? Неужто я и мои люди не доказали свою компетенцию?»
«Ну, вообще говоря, компетенция в одном вопросе не подразумевает компетенции в других, — поспешил вклиниться Приблев. — Простите, мистер Уилбери, я не пытаюсь вас обвинить или уличить, просто…»
«О, но разве я не доказал свою компетенцию в биологической химии? — Мистер Уилбери лукаво усмехнулся. — Припоминаю, что господин Золотце заказывал у меня препарат, связанный со зрением…»
«Stop it, — буркнул Юр, — we have more than enough experimental specimen».
Мистер Уилбери пожал плечами. Он тоже был зачарован своим достижением. Достижение пищало и повизгивало резким голосом, но в Порту, где возобновился вой корабельных сирен, это звучало уместно.
«Позвольте мне вас проводить, — расшаркался Приблев, — „Метель“ ждёт совсем рядом. Правда, я не решился брать водителя — попробую уж как-нибудь сам…»
«Не переживайте, — впервые подняла глаза госпожа Туралеева, — я вожу. Только, умоляю, не уроните Петюнчика».
И ведь в самом деле у них родился сын, даже здесь судьба не подвела. А в складских подвалах гудел электромоторами ещё пяток печей с зародышами на разной стадии готовности — зародышами экспериментальными, не заказными. Какие-то параметры там проверялись. Пожалуй, от этой мысли должно было становиться не по себе, но Петюнчик не обнаружил ни рогов, ни третьего глаза, он казался совершенно тривиальным младенцем; осмотрели его бегло, как обычного, хоть Юр и напомнил родителям, что через неделю потребуется более внимательное освидетельствование.
…Приблев вздохнул и с тоской поелозил пером в чернильнице. В веренице печей имелось нечто жуткое, но та реальность была куда интересней раскинувшегося сейчас пред ним стола с бумагами. Та реальность принадлежала Анжею Войцеховичу, и странно было бы гнать его, влюблённого в сына и заново влюбившегося в жену, сюда. Граф… Графа тоже не было.
Так и вышло, что Приблев остался в Управлении за главного.
К счастью, за те три дня, что прошли с кошмарных слушаний по Конторскому, секретарям удалось наладить некое подобие рабочего процесса. Просителям предлагалось обратиться к Приблеву письменно; прошения разбирались, сортировались, и во второй половине дня часть из них удовлетворялась. Ирония заключалась в том, что в отсутствие графа и Анжея Войцеховича подпись Приблева имела некий юридический вес, пусть и ограниченный.
Управление, однако же, негласно и единодушно постановило, что просителям этого лучше не знать.
Приблев и так справлялся из рук вон плохо. Ну не понимал он, не понимал, как можно выносить какие бы то ни было решения, пусть и рекомендательные, не разобрав вопрос подробно!
Он залез пальцами под очки и отчаянно потёр глаза. Какие тут просители, когда кругом перипетии.
Ушлая Финляндия-Голландия первая и пока что единственная решилась торговать с Петербергом. Именно на это напирали купцы из Супкова, осаждавшие Приблева едва ли не две недели, а он гнал их, пока Анжей Войцехович не пояснил политические нюансы ситуации.
Дело в том, что Финляндия-Голландия открыла морскую торговлю не с Росской Конфедерацией, а именно со Свободным Петербергом — как с отдельной сущностью. Вернее, даже не со Свободным Петербергом, а с частными из него лицами. Например, перекупщиками от тех самых супковских просителей или бароном Репчинцевым. Но, рассуждала Финляндия-Голландия, Свободный Петерберг себя частью Росской Конфедерации не считает. А значит, росские налоги на эти сделки не распространяются. Конечно, вовсе без налогов торговля проходить не может, это было бы попросту анархией, а молодому самостоятельному городу нужны ресурсы… Ах, как жаль, что он не установил жёсткие таможенные пошлины! Что ж, тогда Финляндия-Голландия сама, опираясь на свою долгую и славную историю, определит, какими должны быть отчисления в казну.
Грабительскими, разумеется.
«Это всё надо отменить, это незаконно!» — возопил Приблев, когда занялся подсчётами, но Анжей Войцехович покачал рыжей головой:
«Сандрий Ларьевич, посмотрите глубже. Открывая торговлю со Свободным Петербергом, Финляндия-Голландия — а вернее, Голландия, у них там тоже внутренние пертурбации — фактически признаёт наш суверенитет. Экономически это грабёж, но политически удачно чрезвычайно. Это сейчас дороже любых денег».
«Но так выходит анархия! — жалобно воспротивился Приблев. — Что ж мы, будем покупать независимость и свободу деньгами?»
Анжей Войцехович рассмеялся.
«А чем, думаете, их покупают? Конечно, пускать на свою шею за просто так нельзя, но и с пошлинами не стоит спешить. Нужно объявить временный переходный период и открыть с голландскими властями переговоры. С голландскими, заметьте, не с Европейским Союзным правительством. Финляндия-Голландия ведь к нам и по морю, и по суше ближе всего, им выгодны эксклюзивные договорённости — тем более теперь, когда финансовое благополучие Европ под угрозой. А мы заручимся союзником. Но для переговоров нужен Даниил Спартакович…»
А Даниила Спартаковича нет.
Иногда неожиданные повороты преподносят что-нибудь хорошее, а иногда — нет. Три дня назад внезапно выяснилось, что граф не в состоянии провести слушания по Конторскому району, и положение спас только удачно подвернувшийся Гныщевич. А впрочем, «спас» — сильное слово. Приблев успел посмотреть на слушания в исполнении графа и потому знал наверняка: тот никогда не приходил с заранее выдуманным мнением, а обретал его в процессе. Гныщевич же слишком очевидно был на стороне барона Репчинцева.