«Пёсий двор», собачий холод. Том IV
Шрифт:
— Безмятежность — неотъемлемая наша национальная черта, — откликнулся господин Туралеев, погрузив мистера Флокхарта в невесёлые размышления.
Слышать о национальных чертах от уроженца Польши-Италии графу Набедренных было лестно до чрезвычайности, хоть он и сознавал лицедейскую природу этих слов. В конце концов, одарённый лицедей искренен в том смысле, что чутко улавливает, на какой стороне нынче сила.
Заметив, что господин Туралеев уверенно сворачивает с площади, граф Набедренных наконец заподозрил, что мистер Флокхарт избрал для дружеской, как он выразился, беседы с новой городской властью отнюдь не «Петербержскую ресторацию». Сам момент приглашения прошёл совершенно
И почему нельзя было сразу поставить градоуправцем его?
Увы, известно, почему: главнейшая бюрократическая процедура теперешнего режима — общественные слушания, а удовлетворить являющуюся туда разнородную публику сумеет не каждый. За минувшую неделю граф Набедренных уже не раз задавался вопросом, как это удаётся ему самому, но тайна так и оставалась тайной.
«Фокус в том, — утверждал За’Бэй, любезно согласившийся на слушаниях ассистировать, — что власть подразумевает силу. Ну, волю, экспансию, идущее из глубин желание поработить — совсем не обязательно рациональное, это, если хотите, биология. А у вас, граф, другая биология. Из вас не лезут чудища — и стоит вблизи взглянуть, оно становится яснее ясного. Это умиротворяет, но и ошарашивает — с тем, что вы таки власть, попробуй поспорь. Вас же весь Петерберг и до революции знал благодаря монополии! Вот и получается парадокс: когда недовольные собираются на своё слушание, они настраиваются бороться, но разве с вами поборешься? Нет, самых упорных так не проведёшь, конечно, но всё равно терапия. Спуск пара».
Граф Набедренных не находил счастья в том, что инструмент народного волеизъявления в его собственном аппарате градоуправца воспринимают как спуск пара и некий фокус, но и спорить здесь без толку. Толк имелся в другом: всё же относиться самому к общественным слушаниям бережно, судить здраво и народному волеизъявлению подчиняться, где только возможно — раз уж хэр Ройш так не жалует парламентаризм, видя его великой ложью нашего времени.
— …впрочем, в наше время от революции можно было ожидать и более радикальных жестов, — резюмировал какой-то очередной свой многомудрый анализ мистер Флокхарт. Граф Набедренных порадовался, что даже не пытался вникать.
Вечер милосерден, поскольку прячет мир в темноте и огнях, дозволяя не вникать и в него.
А может, дело вовсе не в антипатии к мистеру Флокхарту. И не в обременительности должности градоуправца Свободного Петерберга. Не в усталости, не в расхождениях взглядов на парламентаризм.
Может, так теперь будет всегда.
— Даниил Спартакович, ваше сиятельство? — позвал господин Туралеев, к чьим достоинствам определённо относилось умение принудить вникать. — Вы забылись, мы ведь уже пришли.
Ну конечно. «Нежная арфа», самая интимная ресторация Старшего района, как раз за Филармонией.
Отличный выбор, мистер Флокхарт. Что же вы делаете.
Четвёрка солдат сопровождения едва не осталась снаружи, но граф Набедренных подсказал господину Туралееву, что место им тут найдётся. Официант, подскочивший забрать пальто, был из знакомых — как же его зовут? — в любом случае он гобой, это важнее. Когда на дворе стоял ещё прозрачный сентябрь, он помог пробраться на репетицию засекреченной премьеры — одолжив свою официантскую форму, поскольку у него единственного форма пришлась впору…
Память — изрядная неудача рода человеческого.
— Ваше сиятельство, вас так давно не видно, — со стеснением, но по-прежнему допуская приятельские нотки, шепнул официант-гобой. — У вас теперь ни минуты отдыха, да?
Граф Набедренных выдохнул и наощупь отыскал для него улыбку.
— Ничего не могу обещать, однако приложу все усилия к тому, чтобы появляться у вас чаще. А теперь, будьте добры, подскажите, куда успели подеваться мои спутники?
Официант-гобой просиял и затараторил о даме, которая, видимо, и дожидалась мистера Флокхарта за лучшим столом в синем зале. Его дама в списке хэра Ройша отсутствовала, и выслушать впечатления о ней было бы полезно, но граф Набедренных ничего не мог поделать с тем, что слова сносило, как дым от сквозняка, а память на правах неудачи бесстыдно предлагала глазам кошмарное развлечение — ведь и впрямь же форма этого официанта пришлась когда-то впору…
Какая фантастическая мерзость.
— …Как, вы лишаете нас удовольствия повидаться с вашей очаровательной супругой? — прощебетала дама мистера Флокхарта, когда граф Набедренных приблизился к столу.
— Мы со дня на день ожидаем рождения наследника. Надеюсь, это извиняет нас, — господин Туралеев с величайшей учтивостью склонил голову. — А вот и граф! Луиза Петроновна, рад представить вам первого градоуправца Свободного Петерберга, Даниила Спартаковича Набедренных. Даниил Спартакович, баронесса Чавыльева. Прибыла вместе с мистером Флокхартом с британского острова, где проживала в последние годы.
Граф Набедренных дежурно приложился к ручке дамы, попутно вспоминая, что Чавыльевы — это кто-то из второстепенных членов кирзанского Городского совета. А то и ныне не существующего тумранского, всё-таки города-близнецы. Были.
— Наслышана о вас. Ваше сиятельство, неужели вы тоже без сопровождения? Успели возглавить город, но не успели жениться? О, это так ново для меня — ведь европейский этикет предполагает…
— Знали бы вы, что предполагает, к примеру, индокитайский этикет, — занял место за столом граф Набедренных. — Если мы поставим себе целью соблюдение чужих обычаев, сил и времени не останется более ни на что.
— А вы резки, ваше сиятельство. Я уверена, женитьба смягчила бы вас.
— Будто бы через слово поминать женитьбу — нисколько не резкость, — лукаво обернулся господин Туралеев. — Мы ведь не справляемся о самочувствии супруги мистера Флокхарта, — добавил он медовым голосом.
Мистер Флокхарт скривился, зато баронесса Чавыльева звонко рассмеялась:
— Ах, мы подумали, что нравы в Росской Конфедерации всегда были свободней, а раз уж теперь Петерберг сам назвался Свободным, никого здесь не возмутит наша маленькая шалость.
— И ничуть не ошиблись, — господин Туралеев сделал глоток вина. — Луиза Петроновна, вам известно, с чего начались волнения? Прошу учесть, не в одном лишь Петерберге. Четвёртый Патриархат навязал нам налог на бездетность, а это ведь самое бесцеремонное вмешательство в частную жизнь. Соединить общим поводом защиту кошелька и частной жизни было воистину роковым решением. И то и другое способно вызвать из глубин спящий народный гнев, но вместе… Так вот, мы ещё не можем гарантировать гражданам Свободного Петерберга благополучие кошелька — тут всё же вопрос динамический, на него влияет множество обстоятельств, которые власть обязана преодолевать, но это, увы, не всегда удаётся в полной мере. Однако оставить в покое частную жизнь мы можем и должны. Что означает и несколько иное отношение к европейскому этикету.