Пески. Наследие джиннов
Шрифт:
– Как тут уснёшь, – парировала я, справившись с узлом, – когда ты под боком. Храпишь, аж стены трясутся, – не знала?
– Вот видишь! – фыркнула из-под одеяла Олия. – Говорила я, а ты не верила.
Она была младше всех, не считая Назимы, и иногда почти мне нравилась. Нам приходилось встречаться ещё до того, как я поселилась у дяди и стала предметом всеобщей неприязни.
– Хотя, может, и не ты сегодня храпела, – добавила я с невинным видом. – Куча одеял обычно не храпит.
Когда я под утро влезла в окно, тайком использовав часть нашей драгоценной воды, чтобы кое-как избавиться от запаха дыма и пороха, постель
Небось парень похвастался ей вчера, что вернётся чемпионом и богачом, а оно вон как получилось. Я невольно усмехнулась. Хорошо ещё, если живым выбрался.
Так что пока ничья – обе промолчим. Надувшись, Шира уселась в постели и принялась расчёсывать волосы.
Не заморачиваясь с гребнем, я запустила пальцы в собственную чёрную гриву и встряхнула, приводя в порядок. Затем пошла на кухню. Мальчишки уже повставали и собирались на работу, перекрикиваясь сквозь гул молитвенных колоколов. Те, кто вкалывал на фабрике, успевали молиться только в праздники.
Я протиснулась мимо Джираза, который надевал спецовку, почёсывая почти заживший шрам на груди. Пару месяцев назад его обожгло, когда из топки неожиданно выплеснулся огонь. Повезло – всего лишь заработок за несколько недель потерял, а мог бы и с жизнью расстаться.
На кухне я деловито схватила с верхней полки жестянку с кофе. Она уже была совсем лёгкой, чему способствовали и подмешанные опилки. Желудок привычно скрутило. Дела идут плохо: голодуха. Впрочем, они всегда идут неважно, и всё хуже и хуже.
– Фарра! – раздражённо окликнул старшую жену дядюшка Азид. – Где кофе?
Сонно потирая лицо, он заглянул на кухню. Младшая жена Нида плелась позади, глаза в пол, руки сложены на раздувшемся животе. Я поспешно отвернулась, чтобы не встречаться с раздевающим дядюшкиным взглядом.
В душе всколыхнулось отчаяние. Нет, я здесь ни за что не останусь, пускай мешочек с накоплениями, примотанный к телу, и опустел изрядно за прошедшую ночь.
– Дай сюда! – Тётушка Фарра выхватила у меня жестянку, другой рукой отвесив крепкий подзатыльник. – Тебе что было сказано? Живо беги открывай лавку!
– Сказано? – иронически повторила я, уворачиваясь от новой затрещины. В лавку так в лавку, чем дальше от дома с дядиными взглядами, тем лучше. – Скорее уж крикнуто… – Всё равно трёпки не миновать, так хоть выскажусь. – Тебя весь посёлок слышит!
Дверь захлопнулась за моей спиной, я протопала по крыльцу и побежала по улице, радуясь тому, что тётушкины угрозы становятся всё тише с каждым шагом.
Лавка у дяди Азида находилась на другом конце Пыль-Тропы, то есть примерно в двух с половиной сотнях шагов. Наша единственная улица по утрам не выглядела пустынной: мужчины тащились на фабрику, а женщины и старики – в молельный дом, пока солнце не выжгло остатки ночной прохлады. Привычная картинка, опостылевшая до тошноты. Этот посёлок стоило бы расстрелять из одного милосердия. Железо из горных копей больше не идёт, а буракки не попадался уже долгие годы. Простые лошади на продажу ещё остались, но это мизер.
В Пыль-Тропе мне нравилось только одно – бескрайние просторы вокруг. Оставив позади унылые домишки с тёмными провалами окон, можно было скакать часами, не встретив ничего, кроме песка и редких кустиков. Теперь это отнюдь не играло мне на руку,
Дальше всего мне удавалось сбежать, хоть и мысленно, когда мать рассказывала мне на ночь истории про Изман – само собой, втайне от отца. Ах, Изман… Город тысячи золотых куполов и башен, стирающих синеву с небес, и тысяч сказок о многих тысячах людей. Там женщина могла принадлежать одной себе в окружении бессчётных возможностей, которые поджидали на каждом углу. Мать рассказывала о принцессе Хаве, которая своим пением призвала рассвет раньше срока, чтобы отогнать от города кошмарных ночных чудищ, и о безымянной купеческой дочери, выманившей драгоценности у самого султана, когда разорился её отец. А ещё мать читала мне письма от своей сестры Сафии.
Сафия была единственной на моей памяти, кому удалось выбраться из Пыль-Тропы. Сбежав накануне того дня, когда её хотели выдать замуж, она добралась до Измана. Письма приходили со случайными караванами и описывали чудеса большого города, большого мира и лучшей жизни, и тогда мать принималась за свои истории и делилась мечтами уехать когда-нибудь к сестре вместе со мной.
Разговорам настал конец в самый жаркий день, какой только помнили обитатели Пыль-Тропы… А может, он и запомнился из-за того, что случилось. Я тогда пряталась в песках – так далеко, как могла убежать, не теряя из виду дома. Шесть бутылок, выставленных в ряд на солнце, отбрасывали слепящие блики, и приходилось щуриться, несмотря на куфию и шляпу, надвинутую на глаза. Помню, как прицелилась в очередной раз, прихлопнула муху на шее и вдруг услышала три далёких выстрела. У нас в Захолустье это не редкость, так что я не беспокоилась особо, но потом заметила над крышей клубы дыма и кинулась в посёлок со всех ног.
Наш дом был охвачен пламенем. Позже мне сказали, что мать три раза выстрелила отцу в живот, а затем устроила пожар, но в ту минуту, когда наружу выволокли его тело, я ощутила лишь облегчение. Он даже не был мне родным отцом. Помню, как мать рванулась ко мне, но её оттащили. А ещё – как в ушах зазвенело от собственного крика, когда её шею захлестнула петля. Вот тогда-то мечты о большом мире, о котором она рассказывала, и перестали быть для меня просто мечтами.
Успев пробежать лишь половину улицы, я заметила растущую толпу на пустыре за молельным домом, где когда-то стоял отцовский, потом сгоревший. Среди голов мелькнул прилизанный пробор Тамида, и я протолкалась к приятелю. Это было нетрудно: люди его сторонились, словно боялись заразиться хромотой.
– На что глазеем? – Вместо костыля я подала ему руку.
Костыль у него был, но в очередной раз стал коротковат – Тамид быстро рос, и новые приходилось заказывать часто.
– А на что похоже, по-твоему? – хохотнул он.
И я шутливо высунула язык.
Костыль он передал Хайфе, единственной служанке во всём посёлке. Кроме семьи Тамида, никто не мог позволить себе покупать еду да ещё платить кому-то за стряпню. Рядом с другими Тамид казался бледной немочью, но теперь хотя бы опирался на меня и его длинная тощая фигура не казалась такой сгорбленной.