Песнь дружбы
Шрифт:
Поля были обработаны с грехом пополам, но большего в этом году ждать было нечего. Озимь немного поправилась, однако вид у нее все еще был довольно плачевный. Счастье еще, что у них достаточно семенного картофеля. Картошка у них нынче будет даже в избытке.
Герман разрешил себе полдня передышки, но вечером заявил:
— Завтра мы примемся за постройку сарая. На этот раз вы все мне понадобитесь.
Они были готовы помочь ему. Старым хлевом, на худой конец, в этом году еще можно было обойтись. Там могли поместиться осенью еще две-три головы скота. Корма у него предостаточно, а для пары лошадей, которых он собирался купить у тетки, место тоже найдется. Но сарай! У него не было амбара. Куда он ссыплет зерно —
— Давай, давай!
Общими силами они заложили фундамент — пять метров на десять. Попотеть пришлось немало, да это не беда. У садовой ограды лежала куча булыжника. Рыжий и Карл подвозили его тачками. Затем подвезли кирпичи, оставшиеся после пожара. Все это могло быть использовано при постройке — зачем добру валяться зря?
Антон помахивал сверкающим топором.
— Только спокойно! — кричал он. — Мы и не такие дела проворачивали. Герман!
Они гасили известь. Рыжий стоял среди молочно-белых испарений, похожий на мага со своей бородой и лысиной. Временами облако пара совсем окутывало его. Потом он в течение нескольких дней возил вместе с Карлом песок на гору. Яма, из которой брали песок, находилась в самом отдаленном конце усадьбы, около терновника, который так пышно цвел весной. Это был великолепный песок. Рыжий то и дело любовно встряхивал его на ладони, глядя на него, как ювелир, оценивающий бриллианты. Этот песок годился даже для бетона.
Каркас был возведен, и Рыжий мог приниматься за кладку стен. Гансу и Карлу было поручено подвезти к месту постройки двадцать тысяч кирпичей, оставшихся после пожара. Двадцать тысяч кирпичей — это не так просто! Было уже довольно жарко, и светлые волосы Ганса с самого утра слипались на лбу.
С рассвета до ночи слышно было, как звенит кельма Рыжего. Лишь изредка он позволял себе маленькую передышку. Щебетала птичка — он поворачивал голову и прислушивался. Он вел длинные разговоры с Тетушкой и Ведьмой. Каждый вечер Герман приходил посмотреть, как подвигается у него дело.
— Управишься, Рыжий? — нетерпеливо спрашивал он. Рыжий становился в хвастливую позу.
— А почему бы мне не управиться?
Герман был опять занят в поле — нужно было окучивать картошку. Целую неделю Герман, Карл и Бабетта ползали вдоль борозд. Вечером они, мертвые от усталости, валились на соломенные тюфяки.
В это лето у Германа не хватало времени на то, чтобы предаваться своим чувствам. Он был переутомлен работой, и это было хорошо. Иногда в его голове проносилось воспоминание о Христине. Христина! Это было так далеко-далеко, давным-давно — с тех пор, кажется, прошли годы, это было в другой жизни.
Ну что ж, она ему нравилась, почему бы ему не сознаться в этом? Она была словно кроткая звезда, светившая впереди, цель, наполнявшая жизнь содержанием. Ну что ж, звезда потухла, и в конце концов мужчина должен уметь найти свой путь и без путеводной звезды. Она предпочла другого, это было ее право; возможно, что она вовсе не была создана для тихой пристани. Неизвестно даже, захотела ли бы она вообще соединить свою судьбу с ним. И неизвестно, согласился ли бы на это Шпан.
Как вышло, так вышло, — спорить нельзя. Такова судьба, и смысл ее можно разгадать лишь спустя годы, быть может лишь в старости. У него пока нет времени думать вообще о какой бы то ни было женщине. Он взрыхляет твердую, засохшую почву между молодыми побегами картофеля, он знает, что ему нужно так взрыхлить еще бесконечное множество борозд. Он, попросту говоря, борется за свое существование, за тощую корову с теленком, за нескольких свиней и землю, которую грозят сожрать сорняки. Сейчас не время думать о жене. Быть может, через несколько лет, когда будет снова построен дом и в нем будет мебель и кровати, наступит время подумать и об этом. Возможно, через несколько лет.
В это лето он очень редко спускался в город. Толстяк Бенно почти закончил постройку своего павильона— сплошная сталь и стекло! — и Герман должен был все подробно осмотреть, восхищаться дверными ручками и патентованными витринами.
— Как ты загорел, Герман! — удивленно заметил Бенно. — И как исхудал! Ты слишком много работаешь.
— Да, работы у нас прорва.
Изредка Антон тащил их всех в субботу вечером в город — выпить кружку пива в «Якоре». Они сидели, усталые после целой недели работы, молчаливые, лишь иногда один из них произносил несколько слов. В «Якоре» почти каждый вечер околачивался Вальтер Борнгребер, сын владельца лесопильни. Он ухаживал за хорошенькой официанткой. Вальтер сватался когда-то к Христине, Герман знал это от Бабетты. Однажды Вальтер явился в «Якорь» навеселе в компании молодых парней, державших себя весьма развязно. Они шумно играли в карты и по временам начинали шушукаться, поглядывая на Германа. Герман поднялся. Не назвал ли только что этот Вальтер имя Христины? В то же мгновение он очутился около Вальтера. Он схватил его за шиворот и поднял со стула. Они стояли друг против друга, Герман — с побелевшим лицом и горящими от бешенства глазами, Вальтер — бледный и испуганный.
— Что ты сказал, Вальтер? — закричал Герман вне себя.
Но Антонч уже был между ними и разнял их руками, огромными как лопаты. Он знал, на что способен Герман, когда он в бешенстве, и боялся за него.
— Не ссориться! — сказал он.
После этого случая Герман больше не соглашался ходить в город.
— Не стоит! — говорил он.
18
Герман всегда был молчалив, но с некоторых пор он вообще не произносил почти ни единого слова. Работал он еще более напряженно, не отдыхал даже по воскресеньям. Бабетта украдкой наблюдала за ним. О чем он размышляет целыми днями? У него по временам такой угрюмый вид!
«Живется ему невесело, — думала Бабетта. — Труд, заботы, а радостей никаких. Человек не может жить без радости. Если бы Христина была здесь, он был бы совершенно иным. Почему она так обошлась с ним? Ах, Христина!» Сидя за штопкой рваных носков, Бабетта вздыхала так, словно у нее душа с телом расставалась.
— Что с тобой? — спросил Карл.
Он сидел подле нее и курил новую трубку, которую она ему подарила.
— Ах, жизнь иногда бывает так тяжела, прости меня господи!
— Да, да, иногда жизнь действительно бывае? очень тяжела — ты права, Бабетта!
Все эти дни Бабетта с утра до вечера думала о Христине, иногда ясно слышала ее голос. В левом ухе у нее все время звенело: должно быть, и Христина в эти дни много думала о ней. Она часто снилась Бабетте по ночам. Ей снилось, будто Христина еще девочка, и вот она приходит к ней ночью, будит ее и говорит: «Боюеь, Бабетта!» — и забирается к ней в постель. А сегодня ей снилось, что она входит в дом Шпана, колокольчик у двери заливается без умолку, но дом совершенно пуст, и она кричит в страхе: «Христина! Христина!» И вдруг она слышит, как Христина смеется в глубине дома: «Я здесь, Бабетта!» Как ясно она слышала этот голос! Ах, Христина! Зачем ты с нами так поступила: Зачем ты так поступила со своим отцом? Зачем? Разве иначе нельзя было? Почему ты не даешь о себе знать, почему?
Бабетта непрестанно качала головой.
— Таковы мы, женщины, — вполголоса проговорила она. — Стоит нам влюбиться, как мы совершенно теряем голову!
Карл рассмеялся.
— А может быть, так и надо, Бабетта, а?
Он положил свою тяжелую руку ей на плечо и слегка привлек ее к себе. Бабетта сбросила его руку.
— Оставь! — сердито сказала она. — Герман только что смотрел в нашу сторону!
— Ну и что за беда?
— Что за беда? Беды, разумеется, никакой. Как теперь твоя новая трубка, Карл?