Песнь дружбы
Шрифт:
Рыжий заканчивал кладку амбара, и им пора было приниматься за крышу. Герман отправился к Грецу, чтобы заказать материал. Антон уверял, что Грец, несомненно, предоставит им кредит до осени. Грец углубился в чертеж Германа и заявил, что должен сначала проверить все их расчеты, — крыша все-таки основательная. На следующее утро он объявил Антону, что не может отпустить материалы в кредит. Он уж и так слишком многим предоставил рассрочку, он сам по горло в долгах. Антон побагровел и смущенно почесал затылок. Невозможно, совершенно невозможно передать Герману подобный ответ! Он полдня размышлял
— Я дам вам поручительство, хозяин! — заявил он. Грец посмотрел на него, но ничего не сказал.
— Я отвечаю вам своей заработной платой, хозяин, — продолжал Антон.
Он предложил Грецу выплачивать ему лишь половину заработанных им денег, и тогда крыша к осени будет оплачена. Ведь это верное обеспечение, не правда ли?
— Ну, тогда пожалуй, Антон!
Они договорились, и Антон успокоился.
— Герман ничего не должен знать о нашем соглашении, хозяин. Он ужасно щепетилен и горд.
Грец понимал это.
Через три дня тяжелая подвода Греца вползла на гору, и в тот же вечер они приступили к делу. Через неделю крыша была готова. Герман с удовлетворением осматривал амбар. Десять метров на пять — места хоть отбавляй!
Пшеница приобрела серебристый блеск, рожь потемнела, а кисточки на овсе начали белеть. Хлеба были, правда, невысоки, но Герман был все же доволен — в сущности, все обошлось не так уж плохо. Будущим летом поля не будут так заглушены сорняками, в этом уж можно на него положиться!
А теперь пора! Время не ждет! Герман и Карл готовили косы. Они точили и отбивали их целыми днями, а Герман то и дело поглядывал на небо.
— У Анзорге уже вчера начали, — сообщила Бабетта.
— Ага! — Герман снова испытующе взглянул на небо. — Завтра и мы начнем, Бабетта!
На следующий день было воскресенье, и Антон был свободен. Когда солнце взошло и высушило росу, они начали покос.
— Иди ты вперед, Герман! — закричал Антон.
Герман, немного волнуясь, взмахивал косой. Он далеко заносил руку в сторону, лезвие прогрызало себе дорогу, среди колосьев. Антон дал Герману отойти на десять шагов вперед, затем тоже поплевал на ладони, и коса со свистом загуляла по его полосе. Колосья ложились с шумом и шелестом. У Антона был более сильный и быстрый размах, чем у Германа, и все-таки ему пришлось приналечь, чтобы не отставать от Германа, коса которого продвигалась вперед, раскачиваясь мягко и спокойно. Следом за косцами передвигались Бабетта, Карл и Рыжий: они сгребали снопы и вязали их. Так продолжалось до темноты. Горячее выдалось воскресенье, черт побери!
Антон отпросился у Греца на понедельник, и косьба продолжалась весь следующий день до наступления ночи. Но во вторник Антону пришлось уйти на работу, и теперь он мог помогать только несколько часов по вечерам. А Герман трудился изо дня в день все так же исступленно, словно одержимый. Он был в каком-то опьянении. Откуда только у него брались такие нечеловеческие силы? Рыжий падал от усталости. Карл тоже был порядком измучен, но его достоинство кузнеца не позволяло ему уклониться от работы ни на час.
Бабетта — вот кто был вынослив! Пунцовая — казалось, ее вот-вот хватит удар, — она не сдавалась, только стала чуть-чуть молчаливее.
В долине временами то тут, то там что-то вспыхивало. Это были острия кос, поблескивавшие на солнце. В воздухе стоял гомон отдаленных голосов, поля были полны людьми, местами по жнивью катились высоко нагруженные возы. Нет, занять лошадей в страду им не удалось, да они особенно и не пытались. Нужно было, чтобы им повезло, — это было главное. И им действительно повезло. Погода почти все время оставалась сухой.
Поля Борна на верхней части склона были усеяны снопами. Собиралась гроза. Но наутро поля оказались пустыми. Соседи были изумлены. У них ведь нет лошадей, как они это устраивают? Неужели они таскают снопы ночью на собственном горбу, а рано утром уже снова выходят на работу? Чудеса, да и только! Они и впрямь работают как бешеные, эти парни из Борна, поневоле начнешь их уважать!
— Да как вы это устраиваете?
Они качали головой и смеялись. Это была их тайна.
21
Лицо Германа покрыто потом и грязью, но он смеется. Его давно уже не видали смеющимся.
Они искусно сложили во дворе огромную скирду хлеба, перекрыли ее; новый и старый сараи полны, полон каждый уголок. Как только они втащили на гору последние снопы, упали первые капли. Грозы продолжались три дня, земля захлебнулась дождем.
Герман выставил два огромных жбана пива. Бабетте пришлось купить мяса и сварить один из своих знаменитых супов. А к мясу у них были свежие овощи с огорода Рыжего.
Они пировали и смеялись. Да, им повезло, здорово повезло. Да и должно же было им повезти наконец!
Некоторое время в Борне царило затишье, хотя Герман уже поговаривал о сушке сена, о картошке, репе и водоотводных канавах. Во всяком случае, по воскресеньям теперь работать уже не приходилось.
Они наслаждались воскресным отдыхом, особенно Рыжий: уборка урожая вконец измотала его. О,он умел наслаждаться отдыхом, как никто!
Он вставал поздно, затем умывался — в будни у него не хватало на это времени. Откровенно говоря, он не любил воды; даже в летнюю жару вода и холод были его заклятыми врагами. Потом он растягивался, чтобы вздремнуть где-нибудь на самом солнцепеке. Он лежал на спине плашмя, словно сваленный ударом кулака, совершенно безжизненный, только борода вокруг вздутых, багровых губ шевелилась при каждом шумно вырывавшемся вздохе. Тетушка постоянно спала возле него, зарыв клюв в перья, зачастую тут же спала и Ведьма, положив голову ему на живот.
Во дворе царила воскресная тишина. Куры и утки Бабетты с кудахтаньем и кряканьем бродили вокруг огромной башни из снопов, словно по волшебству выросшей посреди двора. Это была целая гора хлеба. Налетали, трепыхая крылышками, воробьи, возбужденно порхали голуби, даже вяхири прилетали из лесу: в Борне опять появилась пища.
Вздремнув, Рыжий старательно выводил письмо к Эльзхен, иногда принимался читать желтенькие книжечки, отыскавшиеся среди наследства, оставленного Михелем. Это был бульварный роман «Тайна зеленого свода». После обеда он снова ложился поспать — вот воскресенье и прошло.