Песнь камня
Шрифт:
Лейтенант проверила пушку; та оказалась невредима; мистер Рез, видно, восхищен, взбирается проверить управление, крутит металлические колеса, тянет за рычаги, тащит блестящую стальную ручку замка на винтах, открывает и сует голову внутрь. Лейтенант пытается говорить по рации, но вынуждена взобраться на склон, чтобы связь наладилась. Прицеп грузовика открыт; внутри ящики с патронами и заряды для полевого орудия.
Фургон опустошенного грузовика приносит новые плоды: снаряжение, какое-то оборудование, провиант и несколько ящиков вина, по большей части — уцелевшие.
На тропе появляется джип с фермы; его появление
Что-то движется у меня под ногами. Опускаю взгляд и вижу, что у ног тяжело и неловко, словно еще один раненый солдат, ползет пчела, слепо карабкается на холодный гравий, в своем толстом мохнатом мундире умирая под натиском наступивших холодов.
Снова крик со склона, и снизу ревет мотор. Мигая фарами, к нам спешит грузовик с фермы. Он громыхает прямо на меня; приходится отступить с тропы, и он с рычанием катится мимо. Шатко разворачивается посреди рудника и скрежещет тормозами. Я смотрю туда, где проехали колеса, ожидая… но пчела, невредимая, ползет дальше.
Вскоре мы уезжаем; грузовик везет пушку, трофеи и нас, а джип едет впереди и тащит тяжелый прицеп с боеприпасами. На ферме второй грузовик принимает бремя прицепа, а фермеру беззаботно сообщают, где он найдет своих лошадей. Он мрачен, однако у него хватает ума придержать язык.
Лейтенант снова садится в джип; меня оставляют позади во втором грузовике с оживленными солдатами; мне в руку суют бутылку вина и предлагают сигарету; мы трясемся по дороге в густеющую тьму под деревьями.
И последний акт — как раз перед выездом на первое прямое шоссе; удар по тормозам, впереди стрельба, и все нащупывают ружья и каски. Затем крики — все улажено.
То был пикап с товарищами убитых на руднике, их расстреляли, едва они успели окликнуть приближающиеся фары. Отправлены на тот свет, и тоже без вреда для людей лейтенанта, лишь один сумел выскочить из продырявленной пулями машины и умер, ничком упав на дорогу. Загоревшийся пикап сдвинут на обочину первым грузовиком, замер на боку в задушенной сорняками канаве под деревьями и трещит разрывами патронов. Мы оставляем его пылать в ночи и с песнями отчаливаем.
Мы едем домой по длинному прямому шоссе; некоторое время я смотрю на далекое пламя. Пылающий пикап, кусты, нависшие деревья и все вокруг, что обречено погибнуть в их жару, расцветают погребальным костром, что растет и не растет; дрожащий, вздымающийся пожар колотит в ночное небо и расползается, а мы умаляем его, уезжая все дальше, и вся эта неустойчивая груда кажется неподвижной, а яростно неповторимое пожирание — на какой-то миг устойчивым.
Но потом из холодной тряски открытого кузова, что дико раскачивается на поворотах меж давно брошенными машинами, я смотрю, как внезапно уступает все, что мы отдали звездному ночному взору, и ослепительные языки пламени увядают.
Я не пою, не кричу, не пью и не смеюсь с веселой шайкой, с которой сижу на боковой скамье грузовика. Нет, я жду засады, крушения или кульминации, которые не наступают; в шумном ночестоянии мы сворачиваем на подъездную аллею, и я ощущаю гору замка с изумлением и тоской, определенно с разочарованием.
Глава 13
Ладонь охватит череп плотно, затянут кости кость покровом. Говоря это, схватываем то.
В каждом из нас вселенная, тотальность бытия объята всем, что есть у нас и что придает ей смысл; серая сморщенная грибная масса зачерпнута костлявой чашкой, что не больше малюсенького котелка (людям лейтенанта заглянуть бы в ребристую и жирную черноту жестяных касок — увидеть космос). В самые солипсические свои моменты я допускаю, что мы в этом сплющенном шаре не только все испытываем — мы же все в нем и создаем. Может, сами придумываем себе судьбы, и значит, в известном смысле, заслужили все, что случается с нами, ибо нам не хватило ума придумать что-то получше.
Поэтому, когда мы, невзирая на мое предощущение гибели, несокрушенными, не попавшись в засаду, возвращаемся в замок и находим его крепким и цельным и внутри него все в порядке, ужас мой исчезает дымкой на ветру, и меня заполняет странный триумф и даже, напротив, оправдание. Как всегда, пребывая в этом жгуче самоотносимом настроении, я решаю, что какая-то бдительная сила воли вечно толкает мою жизнь по безопасному и правильному пути, и теперь она восторжествовала над полуощутимыми причудами настоящего, что могли привести к опасности. Может, я охранил лейтенанта и ее людей от катастрофы, что обрушилась бы на них без меня; может, я и впрямь был их проводником — в большей степени, чем они думают.
И все же, пока нас с ревом потряхивает по аллее, где фары высвечивают тоннель меж серых безлистых деревьев, я рассматриваю эту гипотезу и нахожу ее, говоря снисходительно, маловероятной. Слишком четкая, слишком самодостаточная; из тех обманчивых поверий, что мы чествуем, хотя они не делают нам чести, чье единственное определенное действие — заставить нас прийти к тому, что нам не идет.
Грузовики тормозят перед замком, солдаты выпрыгивают, смеются, кричат и шутят. Хлопают откидные борта, гремят цепи, пушка отомкнута, трофеи с рудника подняты, выгружены и унесены, а солдаты, что оставались в замке, кидаются приветствовать тех, кто вернулся из боя. Их хлопают по спинам, шутливо тычут кулаками, неуклюже обнимают; звякают и поднимаются бутылки, и сиплый облегченный смех наполняет ночной воздух парами дыхания.
Я спокойно спускаюсь, неспособный присоединиться к этому братанию. Я ищу тебя, моя милая, — может, ты в этой радушной толпе или просто выглядываешь из окна, но тебя не видно. Вот лейтенант — улыбается возле свежеобретенной пушки
149
посреди шумного дружелюбия, с внимательным одобрением озирает свою буйную команду, явно что-то обдумывает. Кричит, стреляет в воздух, и во внезапно павшей краткой тишине пред повернутыми к ней лицами объявляет вечеринку, праздник.
Принесите еще вина, командует лейтенант; в лагере перемещенных добудьте партнерш для танцев, пусть слуги приготовят лучший пир из того, что найдется, и зарядите генератор драгоценным топливом — пусть горят огни замка; сегодня мы все веселимся!