Песнь ледяной сирены
Шрифт:
Сбрасывая с себя верхние слои земли, словно змея – шкуру, Хозяин Зимы избавлялся от людских построек и диких лесов. Разумеется, кроме того леса, который венчал его голову. Который, как Эскилль понимал теперь, никогда и не был настоящим лесом. Но сейчас на их пути были церкви и жилые дома, тюрьмы и дворцы, мельницы и фермы. На смену им приходили деревья. На смену деревьям – пока еще не сглаженные, не сброшенные опухолью с ледяного тела холмы. Смертоносные преграды, между которыми приходилось лавировать Эскиллю и Сольвейг.
Они бы вряд ли смогли выжить в этом безумном падении,
Ветер свистел в ушах, в лицо летел снег, сверху падали комья промороженной земли. Сольвейг не закрывалась руками. Она прижимала к груди скрипку, как самое ценное из сокровищ. Эскилль летел в нескольких шагах от нее и сейчас больше, чем когда-либо, жалел, что не может ее даже коснуться. Сгрести бы в охапку испуганную сирену или хотя бы взять ее за руку – чтобы напомнить, что она не одна. Чтобы забрать себе толику охватившего ее страха.
Сумасшедшее скольжение по оживающему Крамарку закончилось вместе со снегом. По полоске Пепельного побережья рассыпалась целая орда людей – всех, кто пережил возрождение Хозяина Зимы. Но вместо радости, что они все еще живы – сонм голосов, в которых лишь растерянность, отчаяние и ужас.
– Почему Феникс не пробуждается?
– Почему не защищает нас?
– Слишком крепко спит…
Пока Эскилль отыскивал взглядом родителей, Нильса и Аларику, Сольвейг подошла к кромке огненного моря. Будто ударилась о собственную скрипку – с такой решимостью опустила ее на плечо. Ее лицо казалось еще бледней, чем прежде, до прозрачности, до отпечатавшихся на коже голубоватых вен. И снова в морозном воздухе звучала сиренья Песнь.
Эскилль никогда прежде не слышал, чтобы скрипка – нежный, утонченный инструмент, звучала… так. Надрывно, настойчиво, яростно, неукротимо – словно пойманный в клетку дикий зверь. В этом длинном платье, с распущенными по плечам белоснежными волосами, Сольвейг была так юна и прекрасна… Она смычком терзала струны, играя с какой-то одержимостью, и глаза ее горели яростным огнем. Лед будто прорывался сквозь нее, выходил слабым светом из пор ее кожи. Наледь покрыла руки, изморозь коснулась лица.
Отчаянней всего Эскилль боялся, что Сольвейг превратит себя в ледовую статую, пытаясь выплеснуть живущую внутри стихию. Как та сирена… Только снежная буря сейчас ярилась у Сольвейг внутри.
Она почти не знала его, огненного серафима, что дважды спас ее и однажды причинил ей боль. Эскилль лишь надеялся, что им еще подарят шанс узнать друг друга. И демон с ним, с проклятием. Он будет ее другом. Просто будет рядом, чтобы огненными крыльями ее закрывать.
Если они переживут восстание Хозяина Зимы.
Песнь Сольвейг стрелой с ледяным оперением ринулась прочь от Пепельного побережья, проникла сквозь пламенные воды и достигла самого дна. Лед вонзился в нежное огненное тело. Раздался болезненный крик, что своей громкостью и сверхъестественной силой заставил людей Пепельного побережья зажать уши.
Только тогда Эскилль понял, кому Песнь предназначалась. Силой воплощенного в скрипке голоса сирены Сольвейг пробудила Феникса от векового сна.
Он поднимался ввысь. Эскилль – огненный серафим, его дитя и хранитель его пламени, и то ощущал исходящий от перьев невыносимый жар. Глядя на рисунки Феникса – на плаще отца, на гербах, развешанных в крепости Огненной стражи, Эскилль всегда восхищался огромной пылающей птицей. Вот только никакой, даже самый талантливый рисунок не мог передать ее истинной красоты. От золотисто-красного оперенья исходил ослепительный свет тысячи солнц, в теле Феникса мелькали огненные саламандры, а расправленные крылья занимали все небо.
Эскилль не видел зрелища более устрашающего и более прекрасного.
– Мои родители… Я слышу их голоса… – прошептала женщина рядом с ним. Судя по странному наряду и перьям в волосах – шаманка. В глазах ее стояли слезы. – Мы верили, что однажды умершие воскреснут, но мы не знали, что это произойдет… так. Феникс – это все они. Все, кто был погребен однажды в пылающих водах моря. Наши родители, наши дети.
Шаманка улыбалась сквозь слезы, слушая голоса духов, а Эскилль жалел, что не обладает и толикой ее дара. Он не мог услышать бабушку и дедушку, которых и помнил едва.
И в этот самый момент Эскилль со всей отчетливостью понял, что Крамарк спасен. Исход битвы был предрешен, когда пробудился Феникс. Духи постоят за них, живых. Родные и близкие тех, кто остался на острове вечной стужи, не позволят Хозяину Зимы победить.
Зависнув в воздухе, источая волны жара, Феникс собирал по каплям свой огонь, что впитался в пепел на дне пламенного моря. До Эскилля донесся женский голос – уверенный, повелительный… знакомый.
– Если ты слышишь меня… возьми то, что подарил мне когда-то. Забери мое Пламя!
Эскилль протолкнулся через столпившихся впереди людей, чтобы увидеть Аларику на другой стороне побережья. Бледная, она решительно сжала руки в кулаки, пока застывший рядом Нильс взволнованно о чем-то говорил. В ответ лишь качнула головой. Она не отступится.
Аларика так лелеяла искру, оставшуюся в ней после снежной бури. И сейчас, без малейших сомнений, решилась отказаться от нее. Отказаться от огненных крыльев. От права называться серафимом.
Задрав голову к небу, Эскилль крикнул:
– Забери и мое!
Он понимал: это не чудесное избавление от проклятия. Потеряв все три Пламени – его родителей и нерожденного брата-близнеца, он навсегда утратит собственную сущность. Огненный дар – вся его жизнь. Но Эскилль не имел права просить Феникса оставить ему хоть немного огня. Иногда для победы не хватает лишь малости. Толики пламени. Слабой искры.
Эскилль поймал взгляд Аларики. Кивнув друг другу, они улыбнулись. И пока Хозяин Зимы обретал тело, изувечивая Крамарк, к самому краю покрытого пеплом берега, что постепенно сливался с опустевшим дном Фениксова моря, один за другим подходили огненные серафимы. И просили Феникса забрать их дары.