Песнь ледяной сирены
Шрифт:
Предсмертный вопль исчадия вдруг смешался с человеческим криком. Тень сползла на заснеженную землю, а Эскилль открыл глаза. Взгляды, полные страха, злости, недоумения. И раздражающе высокий истеричный визг.
– Он пытался меня убить! – захлебываясь страхом, кричала юная незнакомка с золотыми кудряшками.
Со смирением стоящего на эшафоте человека Эскилль перевел взгляд вбок. За его спиной в теплом воздухе бальной залы покачивались два огненных крыла.
Расторопные стражи сдернули с него горящие остатки мундира и выбросили через окно. В руку повыше
– Ты хоть представляешь, как ты меня опозорил?!
Эскилль не слышал. Одним из разделенных надвое сознаний в белоснежной дали меж стеклянных стволов он увидел ту, чей образ никогда не сотрется из его памяти.
Скрипачку. Сирену, лишенную голоса.
Глава тридцать первая. Песнь Белой Невесты
Столкнувшись с землей, тилкхе распались снегом. Сердце болезненно сжалось. Правда в том, что снежные стражи способны пережить удар об оледеневшую землю. Сольвейг – нет.
Какое-то время она просто лежала на снегу, восстанавливая дыхание. Задаваясь вопросом: насколько же огромен был Хозяин Зимы, если так велика его корона?
Один взмах заиндевевших ресниц – и мир вдруг изменился. Сольвейг видела Полярную Звезду, хотя не должна была – ведь находилась вне ее, за пределами окутанных мороком стен. Землю сотрясла дрожь, хрустальные ветви Ледяного Венца тихонько задребезжали. Обеспокоенная, Сольвейг вскинула глаза наверх. Что же происходило в Полярной Звезде?
Ей послышалась сквозь стены многоголосая Песнь сирен. Сердце в груди радостно затрепыхалось. С ледяных сирен спал морок.
Думать о причинах происходящего времени не было. Сольвейг торопливо обыскивала снег в поисках скрипки, что выскользнула при падении из ее рук. Гадала: почему ее не преследуют духи зимы? Решили, что она не выжила после падения с башни?
Или…
За спиной Сольвейг раздались тяжелые шаги. Они с хрустом ломали корку наста на нехоженом снегу и втаптывали ее в пушистое подбрюшье. Кто-то стоял за ее спиной. Кто-то с тяжелым, хриплым дыханием, который наверняка вырывался изо рта клубами пара.
Все инстинкты Сольвейг вопили об опасности. Медленно повернувшись, она поняла, что ошиблась в одном: от стоящего перед ней монстра пар исходить никак не мог. В нем не было ни капли тепла – ему просто негде было задержаться. Сольвейг чувствовала родственную стихию и знала, кого видит перед собой. Не узнать его, даже никогда прежде не видя, было невозможно.
Ни мышц, ни плоти на выпирающих костях. Высокий – в полтора раза выше человека – ледяной монстр был сутулым и настолько худым, что Сольвейг могла пересчитать его ребра, обтянутые землистой кожей. Руки с невероятно длинными, в палец человека, острыми когтями опускались ниже коленей. За монстром тянулась цепочка следов, оставленных очень узкими и длинными стопами, с точками-когтями. В свежем до хруста воздухе витал мерзкий запах гниения и разложения, на вытянутой звериной морде горели красные глаза. Как и всегда, вендиго мучил неутолимый голод.
Сольвейг оцепенела. «Фрейдис не врала. Можно сойти с ума, просто глядя на него».
Но никто из ледяных сирен не говорил, что вендиго отбрасывает сразу две тени. Одна тень спокойно лежала на снегу, а другая… С другой тенью, которая будто обрисовывала монстра, стоя за его спиной, творилось что-то неправильное. Она казалась слишком густой, слишком плотной. Вырезанная из черного картона форма, расплывшееся на белом пятно из черного дегтя.
Сольвейг, сглотнув, отшатнулась. А потом, не помня себя от ужаса, бросилась к стоящим в отдалении «деревьям» – зубцам стеклянной короны.
Вендиго с двумя тенями не сразу последовал за ней. «Он играет с тобой, как кошка – с мышью, как духи зимы – с людьми, – ожил в голове голос Фрейдис. – Он, возможно, даже даст тебе убежать. Недалеко, конечно, и ненадолго. Как только ты по глупости решишь, что ты в безопасности, он настигнет тебя… и прихлопнет когтистой лапой. Сожмет, раздавит, и слижет с пальцев твою еще горячую кровь».
Летта всегда морщилась, когда Фрейдис (редкая гостья в их доме, по правде говоря) рассказывала подобные истории. Говорила, ей не по душе «кровавые сказки», на что Фрейдис с присущим ей ледяным спокойствием отвечала: «Это не сказки». И вот теперь по пятам Сольвейг шел герой одной из самых страшных историй Фрейдис про мертвый лес.
От вендиго ей не скрыться. Все, что Сольвейг могла противопоставить тому, кто знал Ледяной Венец как свои пять пальцев – это ее диковинная, сплетенная с музыкой сила. А потому, как бы сильно ни сотрясала тело дрожь, она остановилась и развернулась к духу-людоеду. Вскинула смычок – ее верный клинок, ее оружие. И заиграла. Неторопливо идущий к ней вендиго (в отличие от Сольвейг, он и не думал переходить на бег) на мгновение даже будто оступился. Вряд ли он видел когда-нибудь, чтобы жертва пыталась спастись музыкой, которую сама же и создавала.
Дерганый ритм, пропущенные ноты, рваная мелодия – это лучшее, на что она сейчас была способна. Но цель достигнута – касаясь смычком струны за струной, Сольвейг заставила зубцы короны Хозяина Зимы по обеим сторонам от нее склониться друг к другу. Стеклянные витые шипы соприкоснулись островерхими наконечниками. Вендиго вверх не смотрел. Нес к ней обе свои тени.
С каждой брошенной в тишину мертвого леса нотой ветви деревьев все крепче сплетались, сращивались между собой. И с каждой нотой вендиго сокращал расстояние.
Сольвейг занервничала. Она не успевала. Когда дух-людоед подобрался слишком близко к еще не заряженному капкану, она изменила тональность и ритм. Смычок терзал струны, рождая чуть визгливую, истеричную мелодию, что своей какофонией резала слух. Сольвейг отдала почти все силы этой Песни, но возникшая ударная волна отбросила вендиго лишь на пару шагов. Она сменила тактику и заострила поднявшиеся в воздух снежинки, а потом бросила ему в лицо. Целилась в глаза, хоть и рисковала вызвать еще большую ярость вендиго. Спровоцировать его.