Песнь небесного меча
Шрифт:
— Почему мы встретимся с ней тут, снаружи? — спросил он.
— Эрик говорит, что ей нравится бывать на свежем воздухе, — объяснил я.
— А они не убьют меня, если я ее тут причащу?
— Если посчитают, что ты творишь христианское колдовство? — спросил я. — Сомневаюсь, отец.
Я наблюдал, как Эрик отдернул кожаную занавеску служившую дверью дома. Сперва он что-то сказал охранникам, и они отодвинулись, освободив пространство между фасадом дома и стенами крепости. Укрепления представляли собой широкий земляной вал всего в три фута высотой, но я знал, что с внешней стороны высота куда больше. Вал был увенчан
— Она жива, — выдохнул отец Виллибальд.
Я обернулся к дому и увидел Этельфлэд — пригнувшись, та прошла под кожаной занавесью, которую держала изнутри невидимая рука.
Этельфлэд казалась более маленькой и юной, чем когда-либо, хотя ее беременность наконец-то стала ясно заметна. И все равно она выглядела гибкой.
«Гибкой и беззащитной», — подумал я.
Потом она увидела меня и улыбнулась. Отец Виллибальд двинулся было к ней, но я удержал его, схватив за плечо. Что-то в поведении Этельфлэд заставило меня удержать священника.
Я почти ожидал, что Этельфлэд с облегчением побежит ко мне, но вместо этого она колебалась у двери, и ее обращенная ко мне улыбка была вымученной. Она была рада меня видеть, это было ясно, но в ее глазах застыла настороженность, когда Этельфлэд повернулась, чтобы посмотреть на вышедшего вслед за ней Эрика. Тот жестом показал, что она должна со мной поздороваться, и, только получив его одобрение, она пошла ко мне. Теперь лицо ее сияло.
А я вспомнил ее лицо в тот день, когда Этельфлэд венчалась в новой церкви своего отца в Винтанкестере. Сегодня она выглядела так же, как тогда. Счастливой. Сияющей. Она шла легко, будто танцуя, и улыбалась так мило — и я вспомнил, как подумал в той церкви, что она влюблена в любовь. И внезапно понял, в чем разница между тем днем и сегодняшним. Потому что сияющая улыбка предназначалась не мне.
Она снова оглянулась, поймала взгляд Эрика, а я просто молча смотрел на них. По словам Эрика я должен был догадаться. Должен был догадаться, потому что это бросалось в глаза, как только что пролитая кровь на девственном снегу.
Этельфлэд и Эрик влюбились друг в друга.
Любовь — опасная штука. Она приходит тайком, чтобы изменить нашу жизнь. Я думал, что люблю Милдред, но то была просто похоть, хотя некоторое время я верил, что это любовь. Похоть — обманщица. Она выворачивает наши жизни, пока все не становится неважным, кроме людей, которых, как нам кажется, мы любим. И под действием этих обманчивых чар мы убиваем за этих людей, отдаем все ради них, а потом, получив то, что хотим, обнаруживаем, что все это было лишь иллюзией, не больше. Похоть — это путешествие в никуда, в пустую землю, но некоторые любят такие путешествия и никогда не задумываются о цели назначения.
Любовь — тоже путешествие, цель которого — лишь смерть, но это путь блаженства. Я любил Гизелу, и нам с ней повезло, потому что нити наших жизней переплелись и остались вместе. Мы были связаны друг с другом, и три норны, по крайней мере, на какое-то время, были добры к нам.
Любовь имеет над нами власть даже тогда, когда нитям жизни не очень удобно вместе. Я научился понимать, что Альфред любит Эльсвит, хотя та походила на примесь уксуса в его молоке. Может, он просто привык к ней, а может, любовь — это скорее дружба, чем похоть, хотя боги знают: похоть есть всегда.
Мы с Гизелой добились такого же довольства, как Альфред с Эльсвит, хотя я думаю, что наше путешествие было более счастливым, потому что наше судно танцевало по освещенным солнцем морям, подгоняемое порывистым теплым ветром.
А Этельфлэд?
Я видел это на ее лице. Я видел в ее сиянии всю внезапно посетившую ее любовь и все несчастья, которые должны были за этим последовать, и все слезы, и все разбитые надежды. Она совершала плавание по океану любви, но ее ждал шторм столь суровый и темный, что сердце мое почти разбилось от жалости к ней.
— Господин Утред, — сказала Этельфлэд, приблизившись.
— Моя госпожа, — ответил я и поклонился.
А потом мы стояли молча.
Виллибальд непрерывно болтал, но мы с Этельфлэд едва ли слушали его. Я смотрел на нее, она улыбалась мне, и солнце освещало тот весенний высокий холм, над которым пели жаворонки. Но я слышал только гром, сотрясавший небо, видел только волны, разбивающиеся о скалы в белой ярости, и затопляемый корабль, и его отчаявшуюся тонущую команду.
Этельфлэд была влюблена.
— Твой отец посылает тебе свою любовь, — сказал я, обретя наконец дар речи.
— Бедный отец, — проговорила Этельфлэд. — Он на меня сердится?
— С виду он ни на кого не сердится, — ответил я. — Но должен бы сердиться на твоего мужа.
— Да, — спокойно согласилась она. — Должен.
— Я здесь для того, чтобы договориться о твоем освобождении, — продолжал я, отметя в сторону уверенность, что освобождение — последнее, чего сейчас желает Этельфлэд. — Ты будешь рада узнать, моя госпожа, что все уже решено и скоро ты будешь дома.
Она не выказала радости, услышав эту новость. Отец Виллибальд, не сознавая ее истинных чувств, просиял, глядя на нее, и Этельфлэд одарила его кривой улыбкой.
— Я здесь для того, чтобы причастить тебя, — сказал Виллибальд.
— Мне бы этого хотелось, — серьезно ответила Этельфлэд. Потом подняла на меня глаза, и на лице ее на мгновение отразилось отчаяние. — Ты подождешь меня? — спросила она.
— Подожду?
Меня озадачил этот вопрос.
— Подождешь здесь, пока дорогой отец Виллибальд будет молиться со мной в доме? — объяснила она.
— Конечно, — ответил я.
Этельфлэд благодарно улыбнулась и повела Виллибальда в дом, а я пошел к укреплениям, взобрался на невысокий вал, наклонился над согретым солнцем палисадом и уставился на ручей, лежащий далеко внизу.
Корабль с драконом, резная голова которого была уже снята, входил на веслах в ручей, и я наблюдал, как люди отвязывают цепь сторожевого корабля, преграждавшую вход в Хотледж. Тот был привязан за нос и за корму тяжелыми цепями, прикрепленными к массивным стволам, торчащим из илистых берегов; его команда сняла цепь с кормы и вытравила ее с помощью длинного каната. Цепь легла на дно ручья, и корабль повернулся на прибывающей воде прилива, удерживаемый цепью на носу. Он повернулся, как створка открывающихся ворот, и освободил проход.