Песнь песней на улице Палермской

Когда Филиппа умерла в первый раз, нам с Ольгой только-только исполнилось по семь лет.

Старшая наша сестра

потеряла сознание совершенно внезапно. Упала в дыру во времени и на кончиках пальцев перебралась в мир чистого света по ту сторону. Там вокруг нее бесчисленными рядами проплывали души умерших, и она стала одной из них.

Мать моя призвала батюшку из храма Александра Невского, что на улице Бредгаде. Комнату Филиппы в доме на Палермской улице заполонили молитвенные венки, церковнославянская речь – и другие члены нашей семьи. Моя сестра-двойняшка Ольга сидела на кровати и плакала. И глаза у нее стали еще зеленее обычного. А у изголовья кровати в своем шлафроке, пропахшем индийскими огурчиками для маринада, стояла наша русская бабушка Варинька.

Мне самой ранее не доводилось присутствовать при событии сверхъестественном, и в душе у меня боролись глубокая ревность к Филиппе, потому что Господь предпочел ее компанию моей, и страх потерять старшую сестру навсегда. Запах ли индийских огурчиков, молитвы ли священнослужителя или папины руки вернули Филиппу к жизни, мне не ведать, но старшая наша сестра вновь открыла глаза, находясь на руках у отца.

– Случилось чудо! – крикнула Ольга.

– Да, – прошептала моя мать. – Открой окно! Твоей сестре нужен свежий воздух.

И, упав на колени, она поблагодарила батюшку. Тот еще раз благословил Филиппу, собрал молитвенные венки и покинул комнату. А я покосилась на бабушку, за всю процедуру не удостоившую своего соотечественника ни единым взглядом. По словам Вариньки, вся эта болтовня о рабах божьих есть не что иное, как сплошная дурь и бред сумасшедшего.

– Какайя лош! Мошенничество и надувательство.

Ни на каких духов не следует обращать внимания. Даже ночные наши грезы интерпретировались бабушкой как засоряющие мозг туманные бредни.

– Сны снятся, только если вечером скушать испорченных голубцов.

Большая часть бабушкиных родственников сгинули в царскую, ленинскую и сталинскую эпохи. Так что время чудес наверняка миновало.

Бабушка моя, Варинька Совальская, родилась в одна тысяча девятисотом году. В дышащем на ладан семейном цирке, прямо посреди пашни, где-то к востоку от Санкт-Петербурга.

Она на собственном опыте и шкуре убедилась, что магия есть иллюзия, которую необходимо подпитывать тяжелым каждодневным трудом. Цирковые кони валились с копыт, когда плелись по манежу в промозглом шатре, а от шпрехшталмейстера, моего прадеда Игоря, несло водкой и нижним дамским духом. Артисты от голода просто-напросто не смогли бы выступать, если бы не скромные, но все же запасы еды.

Единственной надеждой семейного предприятия привлечь публику был гиппопотам, которого отец Вариньки, обуянный манией величия, выписал в Санкт-Петербург, куда гиппопотама доставили морским путем в одна тысяча девятьсот четырнадцатом году. И где цирк Совальской в силу неумения его хозяев правильно выбирать время и место деятельности оказался аккурат в момент всеобщей забастовки.

Вообще-то

прадед мой собирался выписать слона в одном польском зоопарке, который, по выражению Вариньки, распродавал своих питомцев быстрее, чем кобыла успеет помочиться. По идее, собравшиеся наконец-то с духом хозяева слона должны были погрузить его на борт сухогруза в Данциге и затем доставить в торговый порт Санкт-Петербурга, а точнее, к причалу номер двадцать шесть.

В последующие несколько месяцев Игорь говорил только о будущем приобретении. О Слоне с большой буквы С. О том, какое великолепное будущее всех их ожидает. О цирковом номере мирового класса, который он лично создаст с этим замечательным существом. Слон станет гвоздем программы. И никогда больше им не придется отходить ко сну с урчащими от голода желудками. ТЕПЕРЬ наступит прорыв.

Наконец пришел день, когда ожидалось прибытие судна со Слоном. Прадед взял с собой в порт Вариньку и широкоплечую силачку Светлану. Светлана могла поднять любую тяжесть и умела водить грузовик. Полный надежд, Игорь стоял на молу и щурился на солнце, пока сухогруз причаливал под безоблачным небом. Кран медленно поднял деревянный ящик из чрева судна на верхнюю палубу, а потом начал опускать его на причал.

– Ми шдйом слона! Мы ждем нашего слона! СЛОНА! – гордо объявлял Игорь окружающей толпе, состоявшей из поденщиков вперемешку с безработными моряками. Ящик все еще висел в воздухе, напряжение нарастало.

Довольно скоро, впрочем, выяснилось – что-то не так.

Чем ближе к земле приближался ящик, тем сильнее он уменьшался в размерах.

– Слон сел после стирки, – бурчала Варинька всякий раз, когда по нашему с Ольгой настоянию рассказывала эту историю.

Ибо когда Светлана вскрыла этот маленький-премаленький ящик, все присутствующие увидели серого в крапинку бегемота с крохотными розовыми ушками и раскрытой пастью с огромными зубами, которая источала дурной запах.

Игорь плевался, ругался, топал ногами и на чем свет стоит проклинал всю Польшу целиком и данцигский зоопарк в частности. Но вскоре он устало махнул рукой и вперил взгляд в бегемота, чья полная надежд морда как раз появилась над краем ящика.

Мой прадед полез было в карман пальто за своей фляжкой, но тот оказался пуст. Капитан порта, также прибывший к месту знаменательного события и слышавший посвященные прибывающему слону эпитеты в превосходной степени, сжалился над незадачливым покупателем. Он выудил из своего кармана бутылку водки и дал директору цирка выпить.

Пробыв около четверти часа в унынии, Игорь воспрял духом и выпрямил спину:

– Варинька! Светлана! Слоны – это банальщина. Тривиальна… Саурьядна! Ординарно! Их же повсюду увидишь. В цирке Чинизелли они кишмя кишат. А вот БЕГЕМОТ! Бегемота ни у кого нет.

Варинька и Светлана молча глазели на него.

Грузовик, на котором они собирались транспортировать бегемота, не пожелал заводиться. И этот солнечный день, начинавшийся так красиво, с мечты о Слоне с большой буквы, кончился тем, что Игорь, Варинька и Светлана, оставив машину на причале, отправились в долгий путь через весь Санкт-Петербург к цирку Совальской с вонючим бегемотом на буксире.

– Выше головы, дамы! Это же потрясающая реклама! – приговаривал Игорь, шагая мимо глазеющих на процессию зевак.