Песнь последнего менестреля
Шрифт:
Но пью за прелести невесты!"
Напиток темный и хмельной
Струился пенистой волной,
И славил Брэнксомов любой.
9
Но злой колдун завел беседу
О том, как Тинлинн храбр и смел,
Как Тинлинн каждого соседа
Держать в покорности умел.
А Тинлинну с улыбкой злою
Он нашептал совсем другое:
"Ты жизнь проводишь на войне,
Но с Армстронгом наедине
Не скучно без тебя жене!"
Он от удара увернулся
И вновь к пирующим вернулся,
Схватил у пьющего стакан,
Как будто сам был очень пьян,
И острый нож вонзил мгновенно
Шотландцу в правое колено
(Такие раны всех больней:
Они гноятся много дней).
Вскочил шотландец, дико воя,
И стол перевернул ногою.
Поднялись шум и кутерьма,
Как будто все сошли с ума.
Но колдуна не отыскали
Забившись в угол в темном зале,
Он усмехался и дрожал,
Твердя: "Пропал! Пропал! Пропал!"
10
Тут леди Брэнксом объявила,
Что менестрелей пригласила,
Чтоб на пиру не скучно было,
И первым вышел Элберт Грэм,
В те времена известный всем:
Едва ли кто искусством песни
Владел свободней и чудесней.
Везде друзьями окружен,
Всегда был горд и весел он,
По обе стороны границы
Встречал приветливые лица
И сам любил повеселиться.
Он всем понравиться сумел
И песню скромную пропел.
11
Элберт Грэм
Английская дева в Карлайле жила
Сияет солнце, и небо ясно,
Шотландцу сердце она отдала:
Ведь все на свете любви подвластно.
С восторгом рассвет встречали они
Сияет солнце, и небо ясно,
Но грустно они проводили дни,
Хоть все на свете любви подвластно.
Все отдал отец ей, чем был богат,
Сияет солнце, и небо ясно,
Но только вино ей подал брат,
Ярясь, что любви все на свете подвластно.
Поклялся он смертью сестры своей
Сияет солнце, и небо ясно,
Что земли отцов - для сыновей,
Не будут они шотландцу подвластны.
12
Вина не успев допить до дна
Сияет солнце, и небо ясно,
На груди жениха умерла она:
Ведь все на свете любви подвластно.
Он сердце брата ее пронзил
Сияет солнце, и небо ясно.
Да погибнут все, кто любившим вредил!
Да будет любви все на свете подвластно!
За гроб господень в дальних краях,
Где солнце сияло светло и ясно,
Он пал с ее именем на устах:
Ведь все на свете любви подвластно.
Вы все, кто сердцем чист и душой
Сияет солнце, и небо ясно,
Молитесь о жертвах любви земной:
Ведь силе любви все на свете подвластно.
13
Закончил песню Элберт Грэм,
И вышел бард с челом высоким,
Творец сонетов и поэм,
Гонимый Генрихом жестоким.
Его сребристой арфы звон
Дошел до нынешних времен.
Фицтрейвер! Дар его прекрасный
Любил прославленный Саррей,
Герой с душой, как пламя, страстной,
Бессмертный бард страны своей,
Певец любви непобедимой,
Всем рыцарством высоко чтимый.
14
Не раз в минуты вдохновенья,
Под сенью лавров и олив,
Друзья мечтали, песнопенья
Любви Саррея посвятив.
А итальянцы поселяне
Вздыхали, забывая труд:
"То духи света и сиянья
У кельи схимника поют".
Так пел Саррей своей святыне,
Своей прекрасной Джеральдине!
15
Фицтрейвер! Как он ранен был,
Как проклинал он рок коварный,
Когда Саррея погубил
Тюдора гнев неблагодарный!
Тирана он не признавал
И к мести яростно взывал.
Оставил он аллеи чудных
Уиндзорских парков изумрудных,
Решив Саррею верным быть
И лорду Хоуарду служить.
С его роскошной шумной свитой
На пир он прибыл знаменитый.
17
Фицтрейвер
Саррей влюбленный целый вечер
ждал,
Но вот ударил колокол ночной.
Заветный час таинственный настал,
Когда пообещал мудрец святой,
Что он увидит образ неземной
Возлюбленной, хотя бы море злое
Их разделяло черной пеленою,
И он поймет, узрев ее живою,
Верна ль она ему и сердцем и душою!
17
В высоком зале сводчатом темно.
Молчит поэт, молчит мудрец седой.
Лишь зеркало огромное одно
Озарено мерцающей свечой.
И тут же книга, крест и аналой,
И странные какие-то предметы,
Присущие лишь магии одной
Цепочки, талисманы, амулеты
В причудливой игре густых теней и света.
18
Но вдруг в огромном зеркале блеснул
Мерцавший изнутри чудесный свет.
Туманных форм причудливый разгул
Увидел в нем взволнованный поэт.
Потом обрисовался силуэт
Колонн какой-то комнаты прекрасной:
Большая лампа, белых роз букет,
Диван покрыт индийской тканью красной.
А дальше - лунный мрак, туманный
и неясный.