Песнь серафимов
Шрифт:
— Справедливость? — переспросил отец. — То, что еврейка, дочь еврейки, будет крещена и станет христианкой? Это, по-вашему, справедливость? Лучше бы я увидел ее мертвой, чем позволить свершить с ней такое!
Однако Роза с присущей ей непринужденностью прильнула к деду, не давая ему возможности оттолкнуть себя.
— Дедушка, — сказала она, — ты должен стать царем Соломоном. Ты должен понять, что нас с Лией можно поделить, потому что нас двое и у нас двое родителей, отец и мать.
— Это решение ты приняла сама, — ответил мой отец.
В
— Ты для меня умерла, — бросил он Розе. — Можешь уезжать со своим безумным недальновидным отцом, с этим дьяволом, втершимся ко мне в доверие. Он слушал мои рассказы и наставления, а сам нацелился на твою мать. Если уедешь — умрешь для меня, и я буду носить по тебе траур. А сейчас уходи из моего дома. Уходи, отправляйся с этим графом, который явился сюда, чтобы отнять ребенка у матери и деда.
Он вышел из комнаты, легко отыскав путь, и захлопнул за собой дверь.
В тот миг мне казалось, что сердце мое разрывается, что покой, счастье и любовь исчезли из моей жизни навсегда.
Но затем произошло нечто, тронувшее меня сильнее, чем любые высказанные вслух слова.
Когда Годуин поднялся с колен и повернулся к Розе, она скользнула в его объятия. Ее неудержимо тянуло к нему, она осыпала его детскими простодушными поцелуями, она положила голову к нему на плечо, а он плакал, закрыв глаза.
В этот миг я увидела саму себя, полюбившую Годуина много лет назад. Только сейчас любовь была абсолютно чиста, потому что он сжимал в объятиях нашу дочь. Тогда я поняла, что не могу, да и не стану препятствовать его плану.
Я признаюсь только вам, брат Тоби: я ощутила огромное облегчение. Я мысленно попрощалась с Розой, мысленно призналась в любви Годуину и заняла свое место рядом с Меиром.
Вы же понимаете, как это было. Понимаете? Ошиблась ли я? Или поступила правильно?
Бог забрал у меня Лию, мою дочь, оставшуюся со мной, мою преданную, скромную, любящую Лию.
Он забрал ее, а мой отец, оставшийся в Оксфорде, отказывается разговаривать со мной и носит траур по живой Розе.
Неужели Господь вынес мне приговор?
Конечно, отец уже знает о смерти Лии. Конечно, он понимает, чем это грозит нам. Он понимает, что смерть Лии послужит поводом для обвинения против нас, что нас могут предать смерти, что злоба и ненависть соседей-христиан вот-вот выплеснутся на всех евреев.
Это наказание мне за то, что я позволила Розе стать воспитанницей графа, отпустила ее с Годуином в Париж. Это приговор, и я не могу думать иначе. А мой отец, мой родной отец не сказал и не написал мне ни слова, ни единого слова с той самой минуты. И не напишет.
Он сам ушел бы из дома, если бы Меир тотчас же не увез меня и если бы Роза не уехала тем же вечером. А бедная Лия, моя нежная Лия, старалась понять, почему сестра
И вот теперь моя нежная девочка умерла от заворота кишок, совершенно беспомощная, в чужом городе Норвиче, где ее полюбили все, с кем она успела познакомиться, а мы стояли рядом, не в силах ее спасти. И Господь поместил меня сюда, под арест, пока город не взорвался, пока не начались погромы, пока всех нас не уничтожили.
Наверное, отец сейчас горестно смеется, потому что с нами покончено.
12
ОКОНЧАНИЕ ИСТОРИИ ФЛУРИИ
Закончив рассказ, Флурия заплакала. Мне снова захотелось заключить ее в объятия, однако я понимал, что это неприлично, недопустимо.
Я тихо повторил, что даже не представляю, какую боль она испытывает от потери Лии, могу лишь молча восхищаться ее мужеством.
— Я не верю, что Господь мог забрать ребенка в наказание кому-то, — сказал я. — Хотя пути Господни неисповедимы. Мне кажется, вы поступили совершенно правильно, отпустив Розу в Париж. А Лия умерла из-за обычной для ребенка болезни.
Флурии стало немного легче от моих слов. Она сильно устала, и, возможно, эта усталость лучше всего успокаивала ее.
Она встала из-за стола, подошла к узкой щели окна и принялась смотреть на падающий снег.
Я остановился рядом с ней.
— Нам надо разрешить еще много вопросов, Флурия, но главное одно. Если я поеду в Париж и уговорю Розу приехать сюда, чтобы сыграть роль Лии…
— Неужели вы думаете, что эта мысль не приходила мне в голову? — Флурия повернулась ко мне лицом. — Это слишком опасно. И Годуин никогда не согласится на такой обман. Разве подмена может считаться благим делом?
— Но Иаков обманул Исаака, — возразила. — Чтобы стать Израилем и отцом народа.
— Да, это так, а Роза самая сообразительная и красноречивая из двоих моих дочерей. Но это слишком опасно. Вдруг Роза не сумеет ответить на вопросы леди Маргарет или не узнает в маленькой Элеоноре близкую подругу? Нет, так рисковать нельзя.
— Роза может просто отказаться говорить с теми, кто выдвигает против вас обвинения, — сказал я. — И все это поймут. Ей надо только появиться.
Эта мысль, очевидно, не приходила в голову Флурии.
Она широкими шагами прошлась по комнате, заламывая руки. Всю жизнь я слышал это словосочетание: «заламывая руки». Однако до сих пор ни разу не видел, чтобы кто-нибудь это делал.
Меня поразила мысль о том, что теперь я знаю эту женщину лучше, чем кого-либо в своей жизни. То была странная, леденящая мысль, и не потому что Флурию я любил меньше своих близких, а потому что мысль о собственной жизни была мне невыносима.
— Но если Роза все-таки сможет появиться здесь, — продолжал я, — сколько евреев знает, что у вас близнецы? Сколько народу знает вашего отца?