Песни Петера Сьлядека

Олди Генри Лайон

Дойки?

Как ни странно, безумцы выглядели здоровыми, крепкими и довольными жизнью, насколько может быть довольна жизнью овца или корова. Монахи дали обет заботиться о несчастных? Содержать, кормить? Разве забота о нищих духом не есть богоугодное дело, вполне подобающее святым отцам?

Андреа собрался окликнуть аббата, но сдержался. Лишь сейчас он обратил внимание, что загон открыт, но никто из безумцев и не думал убегать. Пастырь и овцы… Настоятель тем временем отвязал от веревки, заменявшей ему пояс, холщовый мешочек, извлек сверкнувший на солнце (олово? серебро?!) кубок с крышкой в виде змеиной головы и хирургический ланцет. Стадо заволновалось,

каждый стремился к аббату, отталкивая конкурентов. Умалишенные пускали слюни в предвкушении, умильно заглядывали отцу Джованни в глаза. Настоятель же вел себя с предельной доброжелательностью. Деликатно, но с уверенностью он отстранил двух ближайших безумцев (те ничуть не обиделись) и оказался лицом к лицу с третьим. Человек задрожал от возбуждения, торопясь протянуть левую руку ладонью вверх.

Это, пожалуй, был первый едва ли не осмысленный жест.

Аббат наклонился, припав к запястью «птенца» ртом. Поцелуй? Укус?! Напрягая зрение, Андреа всматривался в творящуюся мистерию. Пресвятая Дева! – святой отец вылизывал руку безумца языком, очищая от скопившейся грязи. Затем протер запястье мягкой тряпицей, привычным движением сделал узкий косой надрез. Подставил кубок, откинув крышку. Безумец радостно угукал и смеялся без смысла, однако вел себя смирно, не мешая «дойке».

Взгляд намертво прикипел к каплям жидкого рубина, звонко падающим на дно кубка. Захоти юноша отвернуться – не смог бы. Вид крови делал разум холодным и острым, обкладывал больную память льдом, срывая коросту. Багряный сполох метнулся навстречу, оглушил, опрокинул. Упала ночь. Высвечены беззвучными молниями, замелькали: распоротый живот Роберто, «каменщик» с дырой от мушкетной пули в груди… спешит к тартане синьор Алонсо… собственная рука юноши, нож зажат в белом, восковом кулаке… Возможно, он застонал или попытался бежать. Но, скорее всего, просто врос в камень, застыл соляным столбом, женой Лота, оглянувшейся на горящий Содом.

Когда приступ кончился, он увидел, как отец Джованни зализывает рану на руке безумца.

Тогда Андреа закричал по-настоящему. Вопль извергнул все негодование на судьбу, столь жестоко обидевшую невинного юношу. Больше сил не осталось, и тупая покорность снизошла на Андреа Сфорца, «оперившегося» птенца. Не смея поднять взор на аббата, он сердцем чувствовал, как к нему близится престарелая смерть в рясе, с ланцетом в руке. Это уже было! – там, на ночном берегу…

– Зря ты последовал за мной. – В мягком голосе аббата звучали укоризна и искреннее сожаление. – Тебе не следовало видеть кровь. По крайней мере, сегодня.

– Святой отец! Роберто… он погиб? И те, другие люди – тоже?!

– Да, сын мой. Мы похоронили их. Проклятие епископа настигло вас. Выжили двое: ты и твой дядя. Ах да! – еще, наверное, тот дворянин, который уплыл на вашей тартане. Как только твой дядя окрепнет и если ты изъявишь такое желание, мы переправим вас на Корсику. Не веришь? Зря. Я не желаю зла вам обоим.

– Что с моим дядей?

– Он ранен. И проклятье епископа кричит его устами. Но оставь страх: он поправится, душой и телом. Надеюсь, Господь простит ему черную брань, ибо не ведает сей человек, что творит. Мы будем молиться об этом. А сейчас идем в трапезную. Время ужинать.

Андреа покорно следовал за аббатом, не отваживаясь и словом заикнуться о «дойке». Аббат тоже не стремился заводить разговор на эту тему. Сердце замирало в груди юноши. Что ждет его на ужасном острове, где монахи цедят кровь из умалишенных? Какого сатанинского ритуала он стал невольным свидетелем? Быть может, аббат нарочно успокаивает наивного матроса, предупреждая побег? А там придет время, и ланцет колдуна отворит его жилы!

Что, если дядя здоров? Карлуччи Сфорца в плену, он не устает призывать гнев небес на головы святотатцев…

Но стоило в очередной раз глянуть на шагающего впереди аббата, как страшные мысли уходили прочь. Душу переполняло безграничное доверие. Разве может этот отшельник лгать?! Спокойствие и благодать, исходя от монаха, бальзамом проливались в истерзанное сердце.

Ничего плохого здесь, на Монте-Кристо, случиться не может.

Трапезная располагалась под открытым небом: простой деревянный навес на четырех столбах. Под навесом – дощатый стол и длинные скамьи. На скамьях уже сидели монахи: человек десять, в одинаковых рясах, ничем не отличавшихся от одежды аббата. Еще за столом скучал молодой парень, примерно одних с Андреа лет. Крепкий, румяный, босой и голый по пояс. Когда аббат с корсиканцем появились из кустов, парень возбужденно вскочил и с детским изумлением уставился на гостя. Будто заморскую диковину увидал. Встречая настоятеля, все члены общины встали, и аббат занял место во главе стола. Указав Андреа: садись рядом с полуголым парнем. Тот без стыда таращился на моряка – едва ли не с восторгом! – чем изрядно смущал юношу. Кубок с кровью отец Джованни водрузил на стол перед собой, нараспев читая молитву на латыни. Монахи склонили головы; каждый взялся пальцами правой руки за запястье левой, словно вместе с молитвой вслушивался в биение пульса.

Закончив, настоятель трижды перекрестил кубок и поднес ко рту.

С ужасом и странным волнением смотрел Андреа, как аббат делает крохотный глоток, передает кубок ближайшему брату… Неужели его, Андреа Сфорца, доброго христианина, тоже принудят к такому причастию?! Ужас и вожделение смешались воедино; страшась, он одновременно желал этого! В своем ли ты уме, матрос?! Да минует нас чаша сия!..

Миновала. Ни ему, ни босому парню кубка не предложили. У Андреа невольно вырвался вздох облегчения; простодушный сосед оказался куда менее сдержанным.

– А мне? – капризно заявил он, потянувшись к кубку. – Дай!

Аббат мягко убрал кубок, покачав головой:

– Тебе это не нужно. Когда станешь взрослым, сможешь сделать выбор. Но не сейчас.

Парень надулся от огорчения: обиженный мальчишка, которого обделили горстью изюма.

– Господь да благословит нашу трапезу. Аминь.

Андреа опасливо заглянул в ближайшую миску: мало ли, что там окажется?!

– Оливки! – просиял парень, заискивающе глядя в лицо гостю. – Вкусно! Будешь с нами жить?

Юноша пожал плечами:

– Не знаю…

И, ощутив зверский голод, принялся набивать брюхо снедью.

Если не считать кровавого причастия, ужин был постным: мясо или рыба на столе отсутствовали. Пиво и вино – тоже. В глиняных кувшинах пенилось свежее козье молоко. Грудами лежали маслины, сыр, дикий виноград, зелень и орехи. Андреа с трудом сдерживался, чтоб не запихивать еду в рот без разбора. А вот его сосед чавкал, хватая все подряд. Лишь время от времени, ловя на себе снисходительные взгляды монахов, ненадолго вспоминал о приличиях. Наконец он сыто рыгнул и вновь повернулся к Андреа.

– Ты где был раньше?

– Как это – где? – опешил юноша. – На Корсике жил. С дядей в море ходил.

– Кор-си-ка. Дя-дя, – старательно повторил парень, пробуя слова на вкус. – Глупый, в море ходить нельзя! У-то-нешь!

– Мы на тартане ходили, – как маленькому, объяснил Андреа.

– Тар-та-на? Кто это: тар-та-на?

«Да он просто дурачок!» – дошло наконец до юноши. На всякий случай он отодвинулся от соседа подальше. И чуть не свалился со скамьи.

– Такая большая лодка, – сообщил он, вставая. – Под парусом.