Песни Петера Сьлядека
Шрифт:
– Всех жалко, – честно ответил Петер, сморкаясь в платок от избытка чувств. – Монахов жалко. Сокровищ жалко. Умалишенных жалко. А пуще всего – вас, синьор Сфорца. Несчастный вы человек…
Целитель улыбнулся:
– Меня, юноша, жалеть не стоит. Впрочем, как и сокровищ. Алжирцы ничего не нашли. Ни единого сольдо. Плохо искали; а скорее всего, не было на острове никаких сокровищ. Пираты решили: аббат карту кладов проглотил, чтоб не достались иноверцам. Мучили его… Потом дядюшку Карло убили. За лживую наводку. И оставшихся в загоне птенцов – всех. До единого. Зачем возить лишнюю обузу?! – сумасшедших рабов не купят на рынках Египта или Туниса…
– А вас?
Не сразу до Сьлядека дошла глупость заданного им
– После дядиной казни алжирцы кинули нас на весла.
– Кого – вас?
– Андреа Сфорца и того птенца, что привязался к юноше. Оба в здравом уме, пускай даже один – сущее дитя… Зачем молодым сильным рабам пропадать? Вышли в море, а в проливе Св. Бонифация напоролись на эскадру генуэзца Дориа, знаменитого охотника на пиратов. Во время боя нам удалось заполучить топор и расковаться. Андреа и я выскочили на палубу… Какой-то солдат из команды Дориа попытался ткнуть в меня саблей, и я раскроил ему череп!.. Дальше уже не было выбора: за кого сражаться. Нашей галере удалось уйти, пираты с удовольствием пополнили экипаж, вернув нам свободу – во время схватки многие алжирцы погибли…
Целитель обернулся к Петеру, донельзя изумленному этим монологом.
В особенности словами «Андреа и я».
Бледное лицо рассказчика окрасилось розовым, но это были проказы рассвета.
– Ты что, еще ничего не понял? Нет, я не племянник дядюшки Карло. Не корсиканец Андреа Сфорца, мир его честному праху. Я – птенец острова Монте-Кристо. Тот самый безумец из трапезной. Мы с Андреа долго плавали вместе на галерах Хайраддина Барбароссы, величайшего из пиратских султанов. Это мы захватили Бизерту в Тунисе, это наши флотилии грабили острова в Ионическом и Эгейском морях. При одном упоминании о Хайраддине тряслись Неаполь и Венеция! Неукротимый генуэзец Дориа разбил нас под Мессиной, но мы взяли реванш, разгромив его эскадры в заливе Превеза. Три года, тысячу постыдных дней христианские государи не могли оправиться от поражения, нанесенного им грязными пиратами! На четвертый год пятьсот кораблей императора Карла и герцога Альбы навязали нам бой на подступах к Алжиру. Казалось, оружие плавится в руках, не выдерживая горячки боя! Господи, как мы дрались! Дьяволы в пекле поджали хвосты от страха, боясь идти за душами грешников! Когда победа сошла на наши палубы, мы не сразу заметили ее!..
Взор целителя пылал, зажженный факелом памяти. Пальцы рук сжимались, хватая воображаемый тесак; губы шептали грозные слова, но Петер Сьлядек не знал арабского и не мог понять бывшего пирата.
Бывшего безумца.
Птенца острова Монте-Кристо.
– И все это время вы пили кровь?
– Что?! – Целитель уставился на бродягу, словно дурацкий вопрос силой вырвал его из сладостных воспоминаний. Сталь и огонь с неохотой покидали взгляд синьора Сфорца. – А-а… нет, не пил. Мне это было не нужно. Зато при абордаже я опять сходил с ума. Алжирцы старались в такие минуты находиться где-нибудь подальше. Только Андреа, один Андреа… Всегда рядом, всегда спиной к спине. Его я не тронул бы, даже будучи трижды безумен. Но под Джербой корсиканец Андреа Сфорца погиб в сражении. У меня не было имени, не было прошлого, я ничего не знал о своих родителях. И я подумал, что Андреа Сфорца – имя не из худших. Так он продолжил жить – во мне. Его историю я знал наизусть – он часто рассказывал о своей жизни на Корсике, о злополучной поездке на Монте-Кристо. А кровь… Нет, не пил. И никому не давал пить свою. Потом великий Хайраддин состарился и умер в Стамбуле, я бросил ремесло пирата, перебравшись в Геную… Вот с тех пор возвращаю разум несчастным умалишенным. Может, Господь в милости своей простит грешнику хоть часть свершенных им злодеяний?
– Простит! Обязательно простит! – заверил Петер.
И
Впрочем, целитель не обратил внимания на промах бродяги.
– Уходи, – приказал он тихо и властно. – Уходи, пока я не раскаялся в своей болтливости!
На краю забытой чаши, под убийственной головкой аспида, сидела муха. Суча лапками, она была похожа на крохотного монашка во время молитвы.
Змея из серпентина с интересом изучала крылатого святошу.
Поначалу Сьлядек двинулся к балкону, но быстро вспомнил, что приличные люди выходят из комнаты иным образом. Даже если пришли по карнизу. Возле двери, рискуя вызвать страшный гнев экс-пирата, он задержался у лежанки: безумец Ромео проснулся, глядя на гостя заспанными глазами. Лицо сумасшедшего поразило Петера. Что-то новое рождалось в этом лице, являлось на свет в крови и нечистотах, как приходит в мир любой младенец – будущий король, пират или лекарь.
Солнце вставало в потемках чужой души.
– Здравствуй, – кивнул юноше лютнист. – Меня зовут Петер. А тебя?
Безумец нахмурился, словно вспоминая. Шевельнулись пухлые губы:
– Р-р… Р-ромео.
Петер обернулся к синьору Сфорца.
– Он будет… э-э… делать то же, что и вы?
– Этот юноша? Нет. Я узнавал: никто из моих пациентов, восстановив рассудок, не нуждается больше в чужой крови.
– Синьор, вы уверены?
Между бродягой и целителем лежала комната. Нет! – палуба, где бился с врагами безымянный пират, бешеный, безумный, страстный, пьяный от крови, от ударов и воплей, впитывая живительную влагу насилия всеми порами своей измученной души. Между лютнистом и врачом лежала пропасть, на дне которой шевелились скользкие вопросы.
– Я не уверен, – шепнул птенец Монте-Кристо. – Убирайся!
Спустя много лет, оказавшись в Неаполе, Петер Сьлядек остановится в «Декамероне». Хозяин Джованни, глубокий старик, сохранивший тем не менее ясность рассудка, не вспомнит гостя. Зато с удовольствием поддержит разговор о знаменитом целителе Андреа Сфорца. Выяснится, что лекарь в один прекрасный день стал чрезмерно интересоваться жизнью своих бывших пациентов. Их семьи с радостью отвечали благодетелю: Гвидо Байоцци продолжил дело отца, став банкиром, Кане далла Скала пошел в кондотьеры, Паоло Кастракани – отец-инквизитор, святой человек, добившийся приговора малолетним ведьмам в Пистойе, Христиан Байони – хирург, сумевший провести через Совет Венеции специальный декрет, что давал разрешение на вскрытие трупов; Томмазо Аньело – бывший торговец рыбой, на гребне бунта против грабительских пошлин получил от герцога Д’Аркоса титул «командира верноподданнейшего народа» и златую цепь…
Синьора Сфорца такие сведения не удовлетворят.
Он продолжит исследования с упорством маньяка.
Встречаясь с «массари», крупными землевладельцами, разоренными банком «Байоцци и сын»; расспрашивая бывших наемников из отряда кондотьера далла Скала; подымая архивы суда над пистойскими ведьмами; беседуя с хирургами, утверждавшими, что врач Байони не зашивал разрез на матке, отчего сделанные его рукой кесаревы сечения неизменно влекли за собой смерть роженицы; изучая приказы рыбника Аньело, породившие волну арестов и казней…
– Он жив? – спросит Петер.
Старик Джованни наморщит лоб:
– Синьор Сфорца? Надеюсь, что да. Однажды он, собрав меж бедняками Неаполя дюжину сумасшедших, отплыл из нашей гавани. Куда? Точно сказать не могу, но ходили слухи, что в Алжир. Чудо Господне! – кровожадные пираты даже пальцем не тронули целителя. Наверное, сочли святым. Капитан «Милашки Чикитты» рассказывал, будто ему позволили основать общину на Джербе, островке близ алжирских берегов. Если капитан не врал, думаю, синьор Сфорца до сих пор живет там в окружении столь любимых им безумцев.