Песни в пустоту

Горбачев Александр

Владимир Кожекин

Дркин впитал весь конец 80-х – БГ, Цой и так далее. Но здесь же и Высоцкий, и Вертинский, которого он обожал. Это срез, сплав вообще всего, всей русской культуры. Он поначалу ведь дико вторичен был, до смешного. Как нечто такое великое сложился уже к самым последним записям, перед смертью: “Тае Зори” и все эти страшные песни типа “Дня Победы”. До того было можно разложить: вот это БГ, вот это Вертинский. Но это все не главное. Он был сильно больше материала, было видно, что это вырастет во что-то страшно грандиозное. Было слышно, как он интересовался музыкой – у него интересные гармонии, он пытался в какую-то джазовую сторону двигаться.

Александр Литвинов (Веня Дркин)

Раньше я, конечно, слушал

что-то. Когда был в Донецке, пришла волна эта питерская: Цой, Шевчук… Засел, завис, восхитился, да. Но писать раньше начал все равно. И потом, это, по-моему, не столь интересно – слушать какую-то музыку ради восхищения ею и при этом писать свою и восхищаться своей музыкой. Интереса нет – ни к своей музыке, ни к чужой. Просто есть какой-то выход творческого начала и через музыку, и через рисунки, и вот вчера я в гриме был – это же так, знаешь: ну чего ж не нарисоваться? В общем, хочется какого-то алогизма в голове. Все это – творчество. И лучше всего писать. Петь – это уже физкультура для голоса, играть – тренировка для пальцев, а приятней всего – это писать, творить. Это шаманство, волшебство, это из разряда любви абсолютной.

(Из интервью, данного после концерта в Алчевске, 1998 год)

Юрий Рыданский

Конец 80-х – это пик русского рока, естественно, он нас и интересовал. Попса, само собой, отвергалась, тяжелая музыка, уже занявшая свою нишу, казалась бестолковым хрюканьем на фоне осмысленных текстов, красивых мелодий и всего остального, что в русском роке было. И весь наш круг чем-то таким занимался. Кто-то кому-то подражал – ну, Гребенщиков для нас был самый видный авторитет. Но нам и доступно было не все. Например, “Калинов мост”, альбом “Выворотень”, был куплен случайно на какой-то распродаже. Естественно, это всем сломало голову. Несколько песен под воздействием были написаны. А западное… Дрантя все-таки скорее поэт. Ну понятно, что все любили The Doors или там Dire Straits – это когда уже с Беловым была группа. Но тут влияние исключительно на таком уровне: смотри, как чуваки пилят, мы так тоже можем.

Сергей “Фил” Белов

Конечно, приходилось работать, хотя творчеством он занимался постоянно. А какая тогда работа? Ну, кооперативы всякие – помню, мы вместе на каких-то станках работали, пластик лили. Где-то строителем работал, потом какие-то крышечки для пузырьков делал – платили-то в любом случае копейки.

Юрий Рыданский

Был такой случай. Чан, барабанщик, и еще один наш общий друг подрядились сторожить склад с вином по соседству с общежитием. Мы туда месяц, наверное, ходили пить это вино, выпили несколько контейнеров. Прикол в том, что в конце концов этим ребятам выдали премию за то, что они не пропили вообще все. Ну и так далее.

Александр Литвинов (Веня Дркин)

Работал я очень много. В военизированной охране (мокрушником, с винтовкой ходил). Работал водителем, комбайнером. Работал художником в клубе. Работал слесарем на фермах крупного рогатого скота. Опять же сторожами еще какими-то… А! Учителем физики работал совсем недавно в средней школе… (Смеется.) Было и так.

(Из интервью Сергею Феклюнину для газеты “Троицкий вариант”, 1997 год)

Сергей “Фил” Белов

Если бы все складывалось по-другому, не было бы самих этих песен. Не было бы прогулок возле сельхоза, не было бы гуляний по ночному Луганску, не был бы трамвай так описан – “рельсы в небо, а роги в землю”. Не было бы этих безденежных бдений – такого бы точно не написалось никогда. Хотя и негативные факторы, конечно, были. В виде некачественного спирта, например.

* * *

Русский рок в начале 90-х, как мы уже сказали, потерял почву под ногами. Со странным явлением, именующимся “авторской песней”, все было иначе – оно не нуждалось ни в злободневной идеологии, ни в шоу-бизнесе, который явился по его душу лишь десятилетие спустя. По сути, весь механизм его существования исчерпывающе описывался

самой аббревиатурой КСП – это был именно что “клуб”, в котором принципиально было ощущение свойскости, домашности, и именно что “самодеятельной” песни. КСП и в советские времена служил бытовому эскапизму – песни у костра и наивная туристическая романтика противостояли монолитной, предельно регламентированной официозной эстетике и давлению идеологем. В 90-х этот эскапизм пригодился не в меньшей степени: уход к природе (буквальный уход – с рюкзаком и гитарой под мышкой) был побегом от реальности, которая вдруг полностью изменила свое лицо и обнажила клыки; лыжи, стоявшие у печки, сулили куда большую стабильность и душевный покой. Рок-фестивали скукожились – фестивали авторской песни, напротив, расцвели: Грушинский уже собирал стотысячные толпы, но все еще сохранял чистоту жанра, практически каждый областной центр почитал за необходимость проведение слетов и собраний бардов – с творческими лабораториями, лауреатами и прочими атрибутами иерархий. В начале 90-х для человека, сочинявшего песни на акустической гитаре и желавшего, чтобы их услышали где-нибудь за пределами дружеских попоек, самым очевидным способом осуществить свои стремления было именно такое собрание, а отнюдь не отправка демо-записи на лейбл (тогда и слов таких в русском языке еще не было).

В 94-м году Александр Литвинов взял гитару и отправился в соседнюю российскую область на фестиваль “Оскольская лира”. Там же впервые появился Александр Непомнящий, там же раскрылось в полной мере московское объединение “32 августа” и именно там Дрантя превратился – впервые и навсегда – в Веню Дркина.

Полина Литвинова

В 93-м, когда мы все прогуливали, Дрантя опять был вынужден перевестись на заочный. Родственники его пристроили – на сей раз в поселок Новолуганка, который когда-то славился своим огромным свинокомплексом. Дранте даже дали участок земли и свинью, он ее откармливал. И работал на КРС (капитальном ремонте скважин. – Прим. авт.) слесарем. Вот там появились “Коперник”, “Рябина” и “Полине”. Всю зиму он там проработал, весну и лето. И это, конечно, жуткое дело, потому что – приходишь к ним, а эти слесари приносят уже с утра трехлитровую банку самогона. Причем не сорокаградусного. Впервые я у Дранти видела белую горячку тогда.

Сергей “Фил” Белов

После института он какое-то время работал пастухом. В свинарнике кем-то служил. Работал на животноводческом комбинате. Была реальная история: на городском празднике было соревнование по исполнению песен – он выиграл, и ему подарили живого поросенка. Уж не знаю, что он с ним потом сделал.

Полина Литвинова

Мы пытались жить на то, что он зарабатывал на стройке в Луганске. Но это был полуголодный образ жизни, мы не потянули, и я вернулась с ребенком в Свердловск. А там перспективы никакой, кроме как опять идти к папе в школу работать. Это заштатный город, город смерти. Все годы мы пытались оттуда уехать. Но в итоге Свердловск его догнал. Жить там нельзя, там люди умирают в сорок лет.

Сергей Гурьев

Уже после смерти Дркина я ездил к нему на родину, в город Свердловск Луганской области, на фестиваль его памяти. Он недалеко от российской границы и всегда был подключен к российскому водоснабжению. Когда Украина отделилась, какое-то время воду давали, а потом перестали. К моменту нашего приезда город много лет уже стоял без воды. Ее давали один раз в неделю на два часа – по воскресеньям, по-моему, – весь город об этом знал, все включали и набирали что могли. И чуть ли не единственный колодец находился прямо в центре города: я лично к нему ходил с ведрами, набирал и приносил в ту квартиру, в которой мы останавливались. Вот такой там был уровень жизни.

Полина Литвинова

Когда была первая “Лира”, я была беременная и просто-таки заставила его туда поехать. Помню, когда он первый раз вышел на сцену, он трясся – но уже и тогда был великолепен, уже был там лучшим, просто этого не понял. И вот там все началось, потому что все остальные ночи превратились в орание песен у костра с кучей народу вокруг. Впервые он нечто почувствовал там, а решил, что надо что-то делать, через год, когда приехал с Гран-при, с телевизором.