Песня длиною в жизнь
Шрифт:
— Муж?
Ответ был таким же кратким:
— Я не замужем.
Он продолжал, словно не слыша:
— Дети?
Такого вопроса Эдит не ожидала. Ей стало больно, гораздо больнее, чем от воспоминаний о смерти отца и пренебрежении матери. Почти двенадцать лет назад в ее жизни был один человек, о котором она никогда не говорила, но чей образ навеки остался в ее сердце.
Она пела на площади Пигаль. Конечно, Монмартр был гораздо лучшим местом, чем рабочий и иммигрантский квартал Бельвиль, откуда она родом. А посыльный Луи Дюпон был более респектабельным, чем те криминального вида юноши,
Они полюбили друг друга, поселились вместе, хотя его мать-лавочница с первых минут была настроена против уличной девчонки. Когда Эдит забеременела, эта женщина сделала все, чтобы молодая пара не поженилась. Давление с ее стороны оказалось настолько сильным, что Эдит в какой-то момент не выдержала и сбежала: в первую очередь от своей несостоявшейся свекрови, во вторую — от любовника, с его, как оказалось, скучной, слишком предсказуемой повседневной жизнью.
Однако ее решение означало и то, что она должна была покинуть Марсель, оставив свою дочь с отцом и бабушкой. Но, в конце концов, ведь она и сама так выросла. Эдит поклялась: когда-нибудь, когда сможет, она возьмет малышку к себе. Но ребенок умер от менингита в возрасте двух лет. Эдит отчаянно молилась о том, чтобы тоже умереть и навсегда воссоединиться со своей маленькой дочкой. Но ее молитвы не были услышаны.
— Нет. — Ее голос звучал жестко. — У меня нет детей.
Ей все больше и больше хотелось вина. Однако, похоже, чтобы успокоиться, ей потребуется не вино, а целая бутылка коньяка.
Молодой человек побарабанил пальцами по листу бумаги.
— Вы упомянули некоего Раймона Ассо. Кто это?
— Хороший друг и автор текстов песен. Я не видела его с начала войны. Наши пути разошлись, когда его призвали во французскую армию.
Она подумала, стоит ли добавить, что Раймонд еврей. Но, возможно, ее собеседник не любит евреев так же, как певиц, исполняющих шансон. Хотя ведь он француз. Она глубоко вздохнула.
— Мне хотелось бы знать, в чем меня обвиняют. В повестке, которую мне вручили, об этом ничего не сказано.
Ее торопливость оказалась большой ошибкой. Она поняла это еще до того, как последние слова слетели с губ. «Вот дерьмо!» — подумала она, раздраженная собственной импульсивностью.
Следователь отреагировал ожидаемо вяло. Он повозил повестку туда-сюда по столу, открыл тонкую картонную папку с исписанными листами бумаги и задумался над содержимым.
Со своего места Эдит не могла различить, что же вызвало такой интерес со стороны молодого человека. Не желая показывать свое любопытство, она погрузилась в размышления, вместо того чтобы выпрямиться и попытаться подсмотреть. Стиснув зубы, она размышляла о преимуществах бургундского перед другими сортами вин. Похоже, алкоголь начинает успокаивать даже тогда, когда о нем просто думаешь.
Через некоторое время он закрыл папку, посмотрел на Эдит, затем на повестку, а потом снова на Эдит. В этот раз взгляд его был особенно внимательным.
— Думаю, хватит тянуть, мадам Пиаф.
Эдит стоило больших усилий оставаться внешне спокойной. Она едва заметно кивнула.
Словно почувствовав ее нервозность, он заново открыл досье, находящееся в папке, и пролистал его. Очевидно, у него имелись и время, и желание показать ей, насколько он лучше владеет собой. Наконец, он небрежно пробормотал:
— Вы певица, которая выступала в Германском рейхе. —
У Эдит в голове пронеслось, что ее вины здесь точно нет. Вслух же она сказала:
— Я люблю путешествовать.
— К бошам?[21] Мадам, вы ездили в Германский рейх!
— Я этого не отрицаю. Я пела перед французскими военнопленными.
— В Германии!
— Моими слушателями были французские военнопленные, — повторила она.
Человек, имени которого она так и не узнала, выдернул из папки какую-то бумагу. Это была фотография. Он передал ее через стол и стал молча ждать реакции. Что ей следовало на это сказать? Она не отрицала ни одного из своих выступлений на территории враждебного государства. На снимке Эдит стояла с группой молодых людей. Поскольку из-за жары они работали без рубашек, было видно, что эти узники Шталага III, располагавшегося на юго-востоке Бранденбурга, хорошо сложены, но явно истощены.
Многие из них работали на оружейном или химическом заводе в небольшом городке Фюрстенберг, но большинство были заняты постройкой порта на канале Одер — Шпрее. Эдит собирала и лично упаковывала пакеты с едой и предметами гигиены для французских солдат, попавших в лагеря. Выступая перед военнопленными, она надеялась своими песнями облегчить их тоску по дому и прежде всего подарить им надежду. В этом ведь ее нельзя винить. Верно?
Впрочем, тут у Эдит возникли сомнения, а в ее сердце поселились неуверенность и даже легкая паника. Она встретила хмурый взгляд своего визави.
Луч света настольной лампы упал на вторую фотографию. На снимке были запечатлены счастливые, сытые, элегантно одетые люди — французские художники позировали на фоне Бранденбургских ворот в Берлине. В центре — Эдит, на заднем плане — флаг со свастикой. Напоминание о поездке, подходящее скорее для фотоальбома, а не для полицейского досье.
— Мадам Пиаф, вы работали на бошей, таким образом, вы виновны в коллаборационизме! — Голос молодого человека внезапно стал таким резким, как будто он у него еще только ломался. Судя по всему, обвинение взволновало его. — Согласно семьдесят пятому пункту Уголовного кодекса, передача любых сведений врагу является уголовным преступлением.
Она слышала, что упомянутый закон применялся против тех, кого обвиняли в «горизонтальном сотрудничестве» с врагом. Это выражение стало в Париже очень популярным. Но Эдит не чувствовала себя виновной. Во время оккупации у нее были любовные романы, но во всех случаях, вплоть до самого невинного флирта, она имела дело исключительно с людьми одного с ней гражданства. Фрицы вообще не в ее вкусе. Как, черт возьми, ей объяснить постороннему человеку, что она предпочитает темноволосых парней, таких как ее отец? Блондин Анри Конте был исключением из правила, да к тому же их роман довольно быстро перерос в дружбу. Впрочем, здесь такие объяснения неуместны. Оставалось ссылаться на то, что на представленных фотографиях были запечатлены исключительно французы.
— О боже! Я даже не прикоснулась ни к одному немцу! — воскликнула она.
— Все вы так говорите, — проговорил полицейский сухо. Он взял эти явно компрометирующие ее фотографии и засунул их обратно в папку. — Это вне моей компетенции — решать, что с вами делать, мадам Пиаф. Мое дело — лишь провести первый допрос. Ваши документы будут переданы соответствующим органам. Ваш случай будет рассмотрен профильной комиссией.
— Я — случай? — Она потеряла самообладание. Эдит уже ничего не могла поделать с тем, что в ее голосе звучали возмущение и насмешка.