Песня снегов

Брайан Дуглас

– Тебе не придется сожалеть об этом.

– Ну да, когда нас обеих побьют камнями: ее за колдовство, а меня за укрывательство.

– Обещаю, что до этого дело не дойдет, - сказал Арванд.
– А если тебя прикуют к большой скале, Конан украдет тебя вместе со скалой. Верно я говорю, киммериец?

Конан широко улыбнулся и хмыкнул.

– Это мне ничего не стоит.

– Так что, детка, можешь не беспокоиться, - заключил Арванд и снова повернулся к киммерийцу.
– Конан, будь так добр, уничтожь улики.

– Кого уничтожить?
– оживился варвар.

– Те предметы, которые могли бы как-то

нас выдать.

– А, - протянул Конан, сгреб цепи, снятые с Хильды, в горсть, сунул под мышку позорный столб и через запасную дверь вышел к черному ходу во двор.

Хильда, оставленная Конаном на полу, лежала неподвижно. Арванд поднял ее, уложил на кровать и принялся раздевать умело и бережно, выказывая при том изрядную сноровку. Амалазунта смотрела на движения его рук и вспоминала, как однажды Арванд точно так же снимал одежды с нее самой, пьяной и беспомощной. При этом воспоминании она мечтательно улыбнулась. Уловив ее взгляд, ванир поднял глаза и улыбнулся в ответ.

– Что скажешь, маленькая Амалазунта?

– Какая она... жалкая, - тихо сказала трактирщица, кивнув на притихшую Хильду.
– Как зверек. Как голодный зверек в ловушке.
– Она пристальнее всмотрелась в остренькое личико Хильды и заявила: - А знаешь, ванир, если ее откормить как следует, то, может быть, из нее еще и получится женщина.

– Лучше приготовь горячего молока, - сердито сказал Арванд, кутая Хильду в одеяло.
– У нас с Конаном есть еще одно важное дело. Мы должны как следует напиться в эту ночь, чтобы твоим гостям, там, внизу, запомнилось, что два гладиатора нынче неплохо повеселились. Так, на всякий случай.

Амалазунта кивнула.

– Ладно, выхожу я тебе этого заморыша. Но денег на ней ты не заработаешь.

– Знаю.
– Арванд потрогал лоб Хильды и покачал головой.

В комнате снова появился Конан и уставился на Арванда вопросительно. Ему хотелось остаться с Амалазунтой наедине (поскольку впавшая в забытье Хильда вряд ли могла помешать ему). Но ванир только спросил:

– Куда ты дел столб?

– Порубил на дрова.

– А цепи?

– Выбросил в отхожее место. Если сюда и нагрянут ищейки, вряд ли они станут копаться в дерьме.

– Молодец, - одобрил Арванд.
– Идем, предстоит еще напиться до состояния полутрупов. Это стратегически важный момент.

Конан сморщил нос, недовольный, но Арванд продолжал настаивать:

– К тому же твоей даме будет сейчас не до тебя, киммериец. Она сейчас пойдет согревать молоко и будет поить бедную девочку, чтобы та хоть немного подкрепилась.

Последние слова он произнес с ударением. Амалазунта, поняв несложный намек, принялась одеваться. Конан жадно смотрел на ее колыхавшуюся грудь, а потом вдруг откинул одеяло, укрывавшее Хильду. Широкой ладонью он осторожно прикоснулся к маленьким грудям служанки. Она вздрогнула. Но Конан только хмыкнул и снова закутал ее в одеяло.

От возмущения Амалазунта запыхтела, в то время как Арванд давился хохота.

– Зачем ты сделал это?
– наконец спросила трактирщица.
– Для чего это тебе было лапать этого бледного лягушонка? Тебе что, меня уже мало?

Она угрожающе надвинулась на Конана, но варвар только улыбнулся, сразу обезоружив ее.

– Да нет, что ты, Амалазунта. Просто хотел проверить, действительно ли у всех женщин такая мягкая

грудь, вот и все.

Арванд рассмеялся и хлопнул его по плечу.

– У тебя впереди целая жизнь, киммериец. Ты еще успеешь это выяснить.

Ведьма ушла от возмездия. Ведьма может вернуться в дом, где ее разоблачили, чтобы сквитаться со своими недругами. Она бродит где-то поблизости и уже почти не таится. Утром возле дома высокородной Сунильд снова видели следы крупного волка. Мысль об этом жгла Синфьотли, не давала ему покоя. Почти каждую ночь ему снился один и тот же сон: будто он бредет по снегу, сквозь пургу, и почти ничего не видит вокруг, кроме тени, которая словно притягивает его к себе. Шаг за шагом он с трудом пробивается навстречу этой тени. И вот уже он различает в метели улыбающееся лицо своего погибшего брата. Сигмунд. Это Сигмунд. Он зовет его, манит, простирает к нему руки, и Синфьотли, захлебываясь, спешит к нему, но мучительно медленным оказывается в этом сне любое движение. И Синфьотли хочет окликнуть брата, но горло сжимает судорога. И тогда встает, оживая, огромный белый сугроб, превращаясь в крупную молодую волчицу, а Сигмунд исчезает за снежной пеленой.

Проснувшись от собственного крика, Синфьотли провел рукой по лицу и сел в кровати. Сон казался ему настолько ярким и реальным, что он почти поверил, будто приснившееся случилось с ним наяву.

Синфьотли тряхнул головой, отгоняя наваждение, и сразу же нахмурился: сон, конечно, был всего лишь сном, но ведьма действительно жива и на свободе, а покуда это так, ему не знать покоя.

Синфьотли обулся, накинул на плечи меховую куртку и встал, собираясь поискать не появились ли возле дома свежие следы, которые, быть может, помогут ему выследить злодейку. Он уже приметил, что волчьи лапы частенько оставляли отпечатки неподалеку от конюшни. Ночью снегопада не было, и он надеялся отыскать побольше нового.

Уже почти рассвело. На горизонте засветилась лиловая полоса зимнего северного рассвета. Синфьотли прошелся по скрипучему снегу и остановился у двери в конюшню. Она была заперта на засов, как он и оставил ее накануне, и ничего подозрительного возле нее Синфьотли тоже не обнаружил. Однако же он снял засов и раскрыл настежь обе створки двери. Подождав, пока глаза освоятся с темнотой, он принялся оглядываться по сторонам. Нет, ничего нового. Хотя... У стены, возле самого входа, Синфьотли заметил какой-то темный предмет. Он нагнулся и подобрал находку. Это была женская шаль, темная, простенькая, без бахромы. Рассеянно он принялся теребить ее углы, пока вдруг не нащупал завязанный в одном из уголков небольшой твердый предмет. Шаль настолько заинтересовала Синфьотли, что он почти тут же отправился показать ее своей матери, желая обсудить увиденное. Он был уверен, что Сунильд уже поднялась с постели.

Синфьотли застал хозяйку дома на кухне, где она выпекала хлеб вместо Хильды.

– Мать, - окликнул ее Синфьотли.

Она выпрямилась, встретилась с ним глазами. На Сунильд было ее обычное светлое платье, отороченное мехами, и, несмотря на то что она работала у печи, ни одного пятнышка не было заметно на чистом полотне. Только руки, белые от муки, выдавали, чем была занята в то утро госпожа Сунильд. Без улыбки смотрела она на сына и молчала.

– Хорошо прошла ночь, мать?
– спросил Синфьотли.