Песочные часы
Шрифт:
— Спрячьте меня, ребята, а? — будто бы сказал он и накрыл голову подушкой.
— Да ты дай ей по шее, чтобы отстала, и все! — сказал Гришка.
— Как это?! Девочке?! — возмутился из-под подушки Женя.
— Ну, тогда любуйся на ее челюсть, — будто бы сказал Гришка.
— Зачем я полез ее спасать! — страдал Женя. — Там же воды было по грудь! Она бы и так не утонула!
— Хочешь, я ее от тебя отважу? — будто бы предложил Гришка.
— Да! — воскликнул Шифферс. — Только ты как-нибудь поделикатнее!
Может быть, разговор был и не совсем такой, однако
— Слушай, что ты липнешь к Шифферсу, влюбилась, что ли? Его уже тошнит от твоего Джамбула.
— Ты что! — крикнул Женя. — Я же просил поделикатнее!
Он убежал за волейбольную площадку и долго там стоял, переживая за Валю, которую Гришка ославил на весь лагерь.
И напрасно переживал. Лимоны без сахара и волейбольная площадка сделали свое дело. Валя только пожала плечами и ответила:
— Странно! Почему же он сам мне не сказал, что ему не нравится Джамбул?
Сказка о черноокой принцессе
Какой у нас был тем летом старший вожатый! Бывший моряк, а теперь студент педагогического института. Из-под левого закатанного рукава полосатой тельняшки — татуировка: якорь, оплетенный цепью. Этот якорь нас, девчонок, просто с ума сводил. Мы тоже рисовали у себя на руках якоря, чтобы хоть этим приобщиться к Яшиному великолепию. Мы ловили каждую Яшину фразу и потом подробно обсуждали. Малыши к нему так и липли. Мальчишки из второго и даже из первого отрядов перенимали у него походку, манеру говорить и встряхивать головой, откидывая волосы. Вожатая Люба краснела, разговаривая с Яшей, и ковыряла тапочкой землю.
После ужина мы собирались на скамейках возле сирени. Яша пел, а Люба подыгрывала на аккордеоне. Он пел про «пыль, пыль, пыль от шагающих сапог», про «шеф нам отдал приказ лететь в Небраску» — песни запоминались с первого раза, и мужественный образ Яши сливался с чеканными мелодиями и словами.
Яша со всеми нами был одинаково доброжелателен. Но этого казалось мало. Каждый искал проявлений хоть крошечного внимания к себе в отдельности. Если какая-нибудь девочка говорила:
— Яша велел мне волейбольную площадку подмести, — то этой девочке начинали завидовать, потому что именно ее Яша отметил своим вниманием.
Он был словно оживший идеальный герой из любимых книг и кинофильмов. Даже лучше, потому что те были где-то там, вне досягаемости, а Яша — тут, всех знал по именам, учил нас плавать и бегать.
Конечно, не обошлось без глупостей: Лидуша из двенадцатой палаты дошла в своей влюбленности до того, что осколком стекла выцарапала на руке «Яша». Но Лидуша вообще была ненормальная. Это она сама попросила называть себя не Лидой, а Лидушей, потому что, видите ли, мама ее так называет. Лидушу быстро переименовали в Лягушу, а потом, вдохновленные ее слезами, в Лягушку. Хотя она была, скорее, похожа на заморёного кузнечика, посаженного в коробочку.
И всего-то она боялась. Грозы — в двенадцать-то лет! Визжала при виде червяка или жука. Даже воды боялась, хотя ей очень нравилось купаться. Она заходила в воду по щиколотку, садилась на корточки и потихоньку обрызгивала себя. Оксанка однажды подкралась сзади, да как толкнет ее в спину. Лида шлепнулась лицом, наглоталась воды, выскочила на берег и долго кашляла и дрожала всем телом, и в ее вытаращенных черных глазах был такой испуг, словно в самом деле что-то ужасное случилось. А что такого-то? Мы постоянно толкали и топили друг друга, это была просто игра.
А сколько было смеху с Лидушиной рыбкой! Лида поймала в речке малька, пустила в банку и поставила банку на тумбочку у своей постели. Мечтала, как отвезет рыбку домой. А девчонки прибежали с прогулки пораньше, рыбку выбросили, а в банку посадили головастика. Когда Лида увидела, во что превратилась ее рыбка, она рухнула на кровать вниз лицом, сжалась в комочек и пролежала так до самого ужина. Такая у нее была манера, когда ее особенно доводили: сжаться в комочек, зажмуриться и зажать уши.
Наша палата поступок Лидушиных соседок осудила. Уж очень безобидная она была, никогда не жаловалась, и если ее на некоторое время оставляли в покое, веселела, из глаз ее исчезал страх, и она рассказывала какую-нибудь сказку — она их сама придумывала.
Но ее не оставляли в покое. Особенно изощрялась Оксанка. То кинет на нее паука, то выльет ей в постель воду из графина, а потом созовет девчонок из других палат, а то и мальчишек, и с хохотом показывает им мокрую Лидушину простыню.
Вот как раз после случая с простыней Лида и выцарапала у себя на руке имя нашего вожатого. И придумала сказку. О благородном рыцаре, защитнике слабых, о белокуром красавце, который сразу видит всякую несправедливость и борется с ней, и наказывает обидчиков. О том, как этот рыцарь спас принцессу, которую злая колдунья превратила в некрасивую девочку, — и расколдовал ее, и она снова стала прекрасной черноокой принцессой, и женился на ней.
Конечно, всем сразу стало ясно, кого изобразила Лида под видом черноокой принцессы, и очень хохотали над ее сказкой. Чего стоило одно только начало: «В обыкновенной семье родился необыкновенный мальчик с белокурыми волосами и белоснежными зубами…» Новорожденный — с зубами! Просто идиотка! Вот бы Яша услышал эту историю!
— Девчонки — идея! — сказала Оксанка. — Давайте скажем Лягушке, что Яша в нее влюбился!
— Не поверит!
— Спорим, поверит! Она же дура полная!
И Лидуша поверила! Она вспыхнула, когда Оксанка как бы между прочим сказала ей:
— И что это Яша в тебе нашел? Спрашивает все время.
— А я слышала, — подхватила Ленка, — он Любе сказал, что Лидуша — самая симпатичная девочка во всем лагере.
На другой день Оксанка поманила Лиду и таинственно сообщила:
— Яша просил передать, чтобы ты ровно в семь ждала его на мосту.
Черные глаза Лиды засияли.
— А он не сказал, зачем?
— Сама узнаешь! Оденься поярче. Что-нибудь красное есть у тебя?
— Есть, босоножки.
— И бант красный повяжи, — посоветовала Оксанка.