Песочные часы
Шрифт:
Когда мы вернулись под свой козырек, оказалось, что типа в лохмотьях и след простыл.
— По-моему, он сбежал от патруля, — простодушно предположила дама.
Отбоя не объявляли, но звуки взрывов удалились, слышно было только, как кругом падают на асфальт битые стекла, как будто они все время раздумывали, падать ли, и теперь наконец решились. Ночь стояла ясная. Осветилки погасли, и стало видно, что над улицей висит луна, похожая на обгрызенный ломоть сыра.
Я собрался восвояси, но в это время вплотную к нам бесшумно подкатил черный «хорьх» с красной карточкой за лобовым стеклом — разрешением на езду во время воздушной опасности. Молодчик в длинном кожаном пальто, висевший на подножке, спрыгнул на ходу и бросился к нам.
— Вы не видели здесь мужчину среднего роста, темноволосого, в берете? — он поочередно впивался глазами в каждого из нас.
Мы заверили его, что не видели, так дружно и слаженно, словно хор из оперы «Нюрнбергские певцы».
Машина уже тронулась, когда я услышал знакомый голос:
— Подождите. Я здесь выйду!
С заднего сиденья поднялась женская фигура.
— Спасибо, господин лейтенант, большое спасибо! Я уже дома! — Женщина неловко вылезала из машины, путаясь в подоле длинной юбки. — Помоги же мне, черт возьми! — закричала она, и я окончательно узнал Ленхен.
Я крепко схватил ее под руку и потащил по направлению к Линденвег. Впрочем, она не сопротивлялась.
— Что ты делала в этой машине? — кричал я, словно имел какие-то права на нее.
Лени не обратила на это никакого внимания.
— Вальтер, — зашептала она самым сладким шепотом, — ты правда искал меня на вокзале?
— Конечно. Ты же теперь не приходишь к нам. — Что я мог еще сказать?
— Я не хожу и на вокзал. Но ты мог бы позвонить мне по телефону. Снизу, из будки.
— Это неудобно. Из-за Шонига.
— Вот еще!
Теперь мы шли нормальным шагом, словно гуляли. Но отбоя не было. Бомбили северный район Берлина, далеко отсюда. Они могли еще вернуться, если не отбомбятся.
— Ты не ответила мне, что это за машина, что ты в ней делала?
— Но, Вальтер, что же можно в ней делать? Это же служебная машина…
Мозги у нее были настроены только на одно!
— Понимаешь, Вальтер, я узнала, что ты меня искал… И сразу поехала домой. Но омнибус остановился из-за воздушной опасности. Я стояла на углу, не зная, куда бежать. И тут подъехала машина. И лейтенант спросил, знаю ли я, где проходной двор на Фрейбургштрассе. Я сказала, что знаю, и они меня взяли в машину, чтобы я показывала им дорогу. Но они никого так и не нашли.
— А кого они искали?
— Какого-то человека из типографии. Я так поняла, что во время воздушной опасности там печатали запрещенные бумаги…
— Кто печатал? — я так допрашивал ее, словно она была там сама, в этой типографии.
— Наверное, красные мисмахеры, — предположила она.
И я не успел сделать и двух шагов, как окончательно уверился, что это безусловно так и было. А я ведь все время гадал, где, как могли напечатать тот номер «Роте Фане»…
Все еще не объявляли отбой. Мы стояли у подъезда Лени. Я только сейчас заметил, что она раскрашена, как проститутка с Лейпцигерштрассе, и в шляпе с бантом. Черт те что.
— Вальтер, — зашептала она, прижимаясь ко мне, — когда я узнала, что ты меня ищешь… Я так помчалась домой…
— Ты уже говорила мне, Лени… — Она стала мне «тыкать», отметил я, вот что сделала шляпа с бантом!
— Ты не хочешь поцеловать меня за это?
— С удовольствием, Лени. С большим удовольствием.
Я хотел чмокнуть ее в щеку, но она впилась в мои губы, как оса, своим пухленьким ротиком. Я и охнуть не успел, как она повисла у меня на шее! Я еле разжал ее маленькие сильные руки.
— Ты недобрый ко мне, Вальтер. Давай подымемся потихоньку ко мне в комнату. Мы могли бы…
— Я сам знаю, что мы могли бы. И не думай!.. — Я сказал это довольно грубо. — Извини меня, Ленхен. Я просто не в настроении.
— Когда ты будешь в настроении, позови меня.
Она поправила волосы, но не уходила, глядя на меня с сожалением, может быть даже относящимся ко мне: она все-таки была добрая девочка.
— А ты плохо себя ведешь, Лени. Ты ведешь себя не как правильная гитлердевица, — сказал я.
Она посмотрела на меня нагловато:
— А ведь ты, Вальтер, тоже не совсем правильный гитлерюноша.
Я ненатурально засмеялся:
— Дурочка! А какой же я?
— Немножко странный… — она пожала плечами. — Но мне это все равно. Мне жаль, что у тебя нет настроения.
Луна зашла за облако, лица Лени уже не было видно.
— Доброй ночи, Вальтер! — Она поднялась на цыпочки и поцеловала меня в щеку.
Я услышал, как проскрипела за ней дверь, и еще несколько минут простоял в беспокойных догадках: в чем обнаруживается моя «странность».
От всех этих дел у меня разболелась голова, и я опять не мог заснуть. Едва я растянулся на кровати, как почувствовал, что впечатления дня меня переполняют и ночь не освободит от них. Я думал о человеке в фуражке почтовика, старался себе представить, как все происходило.
То, что листовки печатают во время воздушной опасности, этому я сразу поверил: это было логично. Значит, этот в фуражке сумел смыться вовремя. Но не имел куда ткнуться из-за воздушной опасности. И он выбросил берет, — это тоже ясно, головной убор — самое заметное, — и вынул из кармана почтовую фуражку. И решил не убегать далеко, потому что, видимо, уже знал, что его ищут. И притворился пьяным хулиганом, чтобы его взяли патрульные. Это тоже было логично: во время воздушного нападения патрули беспрерывно обходили квартал — следили за светомаскировкой и вообще за порядком.
Конечно, те, кто его искал, обязательно спросят патрульных, ну и что ж? Им скажут, что задержан пьяный хулиган в фуражке почтового ведомства. Вернее всего, что его все-таки возьмут в работу. Но уж совсем безнадежно было бы мотаться по улице во время такого длительного воздушного налета: как он мог бы объяснить, где он был? Да, он действовал правильно и хладнокровно, этот человек.
Но только он не закрывал глаза на опасность: я отчетливо вспомнил его шепот, торопливый, почти исступленный, и как он сразу обмяк, когда патрульные заключили его в свой треугольник.