Песок в раковине
Шрифт:
Почему всё-таки не сошла, она и сама не могла потом понять. Когда умер отец, Анна продала его квартиру, чтобы потратить деньги на сына, но тут объявился муж. Он потребовал третью часть, пообещал развод и оставить её в покое, и Анна отдала ему деньги. Любовник, который деятельно помогал ей оформить продажу и развод, купил машину, пообещал развестись с женой и вдруг воспылал к супруге и детям неземными чувствами, раскаялся, сообщил Анне, что чувствует себя сволочью и подонком, но должен вернуться в семью, много наговорил ей о божьей воле, которая обрекает каждого жить с раз выбранным супругом, но деньги, которые «занял» у Анны на машину, не вернул – грянул дефолт.
Оставшиеся деньги исчезли в мгновение ока. Анна бросилась к процветающим тогда экстрасенсам, много узнала о сглазе, проклятиях, порче, карме и чакрах, потратила уйму времени и средств, и осталась
Её внезапно покинули все силы, словно до того момента она жила только за счёт своей безумной любви к сыну и желания его спасти. Сына не стало, и она совершенно утратила волю к жизни. Бывший муж, который соизволил появиться на похоронах сына, свекровь, которая посчитала своим долгом поддержать нелюбимую невестку, решительно взяли Анну в оборот, и её заработанные преступлением деньги мигом исчезли неведомо, куда. Настала очередь гостинки. Анна чувствовала такую апатию.… Вернулись обмороки и галлюцинации, такие реальные: неведомые города, небо с двумя лунами… Она видела, что муж и свекровь намерены определить её в психушку, но не сопротивлялась. Ей казалось, что это неизбежно.
Но о ней не забыли те, для кого она привезла наркотики, и, поняв это, Анна испугалась по-настоящему. От этого могли пострадать окружающие, в первую очередь, Неродная бабушка, к ней единственной Анна продолжала испытывать добрые чувства. Потому в один прекрасный день она сбежала: забрала паспорт, фотографию сына, диплом, купила билет на Восток, на сколько хватило последних денег, и уехала.
В небольшом посёлке, куда забросила её судьба, она попыталась устроиться медсестрой в больницу, но быстро ушла оттуда, выяснив, что совершенно не способна больше жить с людьми. Что ненавидит мужчин, патологически боится секса, и не может общаться с женщинами – ибо о чём сплетничают женщины, как не о детях, сексе и мужчинах?.. Но именно эти темы были для Анны табу. Решение поселиться в заброшенной деревне пришло само собой и показалось идеальным. Её приветил старик-пасечник, по соседству с которым она поселилась, взял её под крыло и ненавязчиво, деликатно, с трогательной заботливостью, опекал и помогал ей, горожанке в пятом поколении, обживаться в лесу. Он никогда не спрашивал Анну, что привело красивую молодую образованную женщину в глушь и заставило чураться людей, и это Анну спасло. Она успокоилась, пригрелась возле по-настоящему доброго человека, отошла, забыла про галлюцинации, даже почувствовала себя выздоровевшей – что, разумеется, было не так. Её душевный недуг был слишком тяжёлым и запущенным, чтобы просто так оставить её, и нашествие сектантов вскрыло все старые болячки. У её друга начались проблемы с сердцем, и он уехал к сыну, а вместо него на пасеке поселился старый, вредный, нелюдимый и довольно противный дед. Анна познакомилась с Анатолием Ивановичем, который предложил ей поселиться в пустующей избе лесника, тоже уехавшего в город, и помог на первых порах. Он и посоветовал ей написать книгу о животных тайги, заметив как-то раз, до чего тонко Анна замечает и чувствует нюансы их поведения, их особенности и проблемы. Анна увлеклась и скоро снова почувствовала себя совсем спокойной. Только спокойствие это оказалось таким непрочным, таким хрупким…
Люди вновь ворвались в её жизнь, даже здесь, где она считала себя максимально изолированной от них. Нужно было это как-то перетерпеть, переждать, но Анна с ужасом ощущала, что не в состоянии это сделать. Боль готова была захлестнуть её с головой от одного неосторожного прикосновения, которого, как она чувствовала, было не избежать.
Голоса переместились со двора в сарай, зазвучали приглушённо. Теперь бы лечь, поспать, но предстоял ещё неизбежный визит Игоря, а Анна не хотела встречать его из постели. Села за стол, но чаю наливать уже не захотела. Она чувствовала себя страшно уставшей и уже заранее обиженной.
Игорь вошёл, небрежно постучав, тогда, когда она уже с робкой надеждой стала говорить себе, что преувеличила всё, как всегда, и зря обиделась на хорошего, в общем-то, парня. Собаки встретили гостя, подняв головы, недобрыми, но спокойными взглядами.
– Что ты их во двор не выгонишь? – Недовольно спросил Игорь. Высокий и широкоплечий, он занял сразу слишком много места.
– Я же говорила: там медвежонок ходит по ночам. Я его прикормила – он хромал по весне. – Анна не встала со своего места за столом. Из-за тесноты Игорь сесть с ней рядом не мог, и вынужден был сесть напротив, что ему не очень-то понравилось. Замолчали. О горящую керосиновую лампу с тихим шелестом бились ночные бабочки; иногда падали рядом жёсткие жуки; всякая невесомая мелочь сгорала быстро и беззвучно. Игорь сидел и беззастенчиво разглядывал Анну. Нет, она сразу же всё поняла правильно: он смотрел на её чёрные обломанные ногти, на серые волосы, и не скрывал этого. Его это забавляло, усмешка в красивых серых глазах была явственной. Анна подумала, что может, и провела бы с ним часть ночи – просто потому, что не была ещё ни старухой, ни монашкой, – но гораздо больше, чем просто секса, ей хотелось тепла и приятных эмоций, а Игорь хотел получить секс, унизив её.
Пауза начинала её тяготить. Она не могла отказать, пока ей не предложили прямо, боялась какой-нибудь ответной издёвки. А он не начинал разговор, может, ждал, когда она набросится на него, такого шикарного? Наверное, у него были все основания полагать, что его внимание должно польстить такой, как она, он был, несомненно, очень красивым мужчиной. Только это совершенно не извиняло его в её глазах.
– Может, спать пойдём? – Наконец спросил Игорь.
– Иди. – Не шелохнувшись, ответила Анна. Он прищурился. Ему не нравился взгляд её больших зелёных глаз, сейчас, в полумраке, казавшихся просто огромными. Он видел в этих глазах какой-то упрёк самому себе, и это его напрягало. Он выпил лишнего, и это мешало ему оценить происходящее правильно. Превозмогая запрет, исходивший из этих глаз, он спросил с большей претензией, чем ему самому бы хотелось:
– Ты что, любишь, чтобы тебя поуламывали? Не старовата ли ты для этого? Покоя не дают амбиции юности?
– Может, всё-таки спать пойдёшь? – Мягко и холодно спросила Анна. Но он только начал.
– А ты? Ты же спать не ложилась потому, что меня ждала? Что ещё за заморочки?
Анна пожала плечами. Она ему даже сочувствовала. Пусть думает, что хочет, лишь бы скорее ушёл. Она и без ссоры долго ещё будет успокаиваться.
Игорь же просто так уйти не мог. Ему нужно было изменить выражение её глаз, доказать ей и себе, что он был прав с самого начала, а она просто выделывается. Парадоксально, но он даже жалел её, по-своему: ему казалось, что если он будет нежен с нею, то не сможет потом оставить её одну в лесу и не терзаться при этом мыслью о надежде, которую подал ей своей нежностью. Как всякий мужчина, он исходил из того, что одинокая женщина не может быть счастлива и просто жаждет иметь возле себя мужика. Но все его, в общем-то, и не дурные чувства облекались в грязные слова:
– А может, ты медведей предпочитаешь? Ты только намекни!
Анна опять промолчала, но на лицо её легла тень.
– Обиделась, что-ли? – Тут же заметил Игорь. – Да ну, брось! Я хочу, ты хочешь, чего выпендриваешься? Хочешь дать, так давай! Надо проще быть!
Анна опять промолчала, и его это начало раздражать.
– А может, ты здесь, в тайге, алые паруса ждёшь? – Теперь он ей просто мстил. – Да ты посмотри на себя! Сколько тебе – сорок, сорок пять? – Он видел, что ей не больше тридцати, и прибавлял намеренно, чтобы сильнее оскорбить. – Да ты и в двадцать красоткой не была! Только и есть, что глаза да ноги, а гонору, как у Джулии Робертс! Волосы серые, руки грубые, смотреть противно! Я тебя просто порадовать хотел, ты что, решила, что я от страсти млею? Жалко ведь, когда живая баба на корню сохнет!
Анна уже чувствовала, что если пошевелится, ответит ему – то заплачет. И не то, чтобы всё это действительно было ей важно, просто любая, и тем более такая, грубость ранила её так, словно прикасались к свежему ожогу. Она его не звала, не завлекала, он ей был не нужен! Сам ошибся, припёрся, незваный, и теперь мстит ей за это?! По какому праву?!
– Что ты молчишь, как корова?! – Не выдержал он. – ТЫ бы хоть защищалась! ТЫ ведь вообще никто, ты понимаешь? Амёба! В тебе ни огня, ни страсти нет, ничего, что цепляет! Мне сначала показалось: вот это баба, живёт одна, ничего не боится, боевая, наверное! Порох, бомба! А ты корова, поняла?! Корова! Да пошла ты… – Он встал и, сопровождаемый рычанием собак, вышел. Ему было стыдно, но злость и разочарование были сильнее стыда.