Пестрая лента
Шрифт:
Цомая арестовали. Платонова вызвала ее на допрос. Перед ней на столе кипы ведомостей, авиабилетов, которые удалось найти, неучтенные бланки. Доказательств более чем достаточно.
— Ну как, Цомая?
— Что — как? Что? Ну брала… Так по мелочам.
— Давайте тогда считать. Общая сумма похищенного вами подходит к девяноста тысячам.
— Я раздала все эти деньги.
— Простите, давайте сначала установим — вы их похитили?
— Мне приказывали, я делала.
— Значит, признаете, что девяносто тысяч…
— Да, признаю.
— А теперь давайте выяснять, кто вам приказывал.
— Бородавко, бухгалтер, еще Кремнев, главбух…
Следователю было совершенно
— Вы ознакомились с показаниями Цомая, гражданин Бородавко? — Любовь Павловна пододвинула протоколы к сидящему напротив нее человеку.
— Ложь, оговор, клевета, я честный человек!
— Тогда начнем работать.
Вроде бы не так уж трудно уличить бухгалтера — есть прямые показания сообщницы. Но… надо подкрепить ее слова достаточно вескими доказательствами, тем более, что сам Бородавко все начисто отрицает. И вот идет тщательный анализ каждой ведомости, устанавливаются точно дни работы Цомая и ее контролера. Никуда не денешься — только в те смены, когда Бородавко проверял отчеты, Цомая «списывала» бланки билетов. Стоило ему уйти в отпуск, уехать в служебную командировку — ведомости в ажуре. Появляется Бородавко — Цомая начинает свои махинации с билетами.
Устанавливая эту закономерность, Любовь Павловна уличала бухгалтера Бородавко. А вместе с тем ограждала от наветов ни в чем не повинных людей.
— Я передавала похищенные деньги главному бухгалтеру Кремневу, — заявила Цомая на допросе, а потом и на очной ставке.
— Мне нечем опровергнуть обвинение. Все совершалось в моем хозяйстве. Значит, я виноват. Если скажу, что не брал ни копейки, вы же мне не поверите. Раз не могу опровергнуть, стало быть, виноват, — Кремнев выговаривал слова эти трудно, как-то безнадежно. — Так что пишите…
— Во-первых, Кремнев, — сказала Платонова, — вы хоть и бухгалтер, закон знаете плохо. Доказывать обвинения должна в данном случае я. Не докажу — значит, вы не виноваты. Даже если вы признаетесь, но ваше признание будет противоречить фактам, я обязана доказать, что ваше признание ложно.
— Вы меня обнадеживаете. Я начинаю верить в то, что дело кончится справедливо.
— Посмотрим.
Снова (в который уже раз!) тщательный анализ всего бухгалтерского хозяйства. И вскоре в текст обвинительного заключения лягут фразы:
«Кремнев Виктор Сергеевич, главный бухгалтер Сухумской эскадрильи, обязан был обеспечить такую организацию учета и контроля, которая предупреждала бы возможность растрат и других злоупотреблений. Вопреки этому Кремнев, халатно относясь к своим обязанностям, не выполнял существующих положений, приказов и инструкций, причинив тем самым существенный, с особо тяжкими последствиями вред государственным интересам».
— Так, значит? — главбух был искренне рад этому суровому выводу.
— Да, следствие не установило вашего соучастия в хищениях. Но вина ваша серьезна… И не только ваша.
— Согласно приказу министерства должны проводиться месячные инвентаризации у кассиров, помимо ежедневной проверки. Должны также раз в год проводить комплексную ревизию.
— А что было на деле? — задает вопрос следователь.
— У нас не было возможности наладить ревизии. Мы считали Сухумский аэропорт благополучным. Главбух Кремнев запустил контрольную работу, командир эскадрильи тоже не обращал на это внимание.
— Значит, если бы ревизии были…
— Они могли ничего
— Года четыре назад я проверял выборочно Цомаю. А потом нет. Мы положились на контроль бухгалтерии аэропорта.
— А что, случай в Сухуми исключительный?
— Да нет. В 1967 году в Гудаутском порту вскрыли хищения. В 1968 году — в Тбилисском. В 1969 году тоже было…
— Как проводились документальные ревизии?
— Собственно, их только планировали, эти ревизии, а уже года три, как не проводили.
Вот таков «порядок». Следователь перебирает приказы начальника Главного управления гражданской авиации, потом — министра. В них точно расписано: кто, когда и как должен контролировать и ревизовать. Увы! Приказы приказами, а практика ничего общего с ними не имела — по крайней мере, из дела это видно явственно. И в обвинительном заключении появляются строки:
«В ходе расследования данного дела было установлено, что хищение государственных средств в особо крупном размере стало возможным вследствие бесконтрольности за работой кассиров, несвоевременных проверок касс, недостатков в учете».
Потом эти строки войдут в представление прокурора и частное определение Верховного суда Абхазской АССР.
У следователя же, как будто закончившего дело, вдруг появилось много новых забот. В этом деле Любови Павловне пришлось потратить куда больше сил на оправдание невиновных, чем на обвинение виноватых.
— Да, я все это делала, — заявила вдруг Цомая, — но бескорыстно. Для других старалась. Собственно, меня заставили. Кто? Ладно, буду говорить все, — и назвала фамилии половины эскадрильи.
— Простите, что значит бескорыстно? Вы себе совсем ничего не присвоили?
— Ну, может, тысячи две с половиной.
— Из ста почти тысяч — две с половиной?
— Да, остальные раздала. Сорок тысяч отдала… пятнадцать отдала…
Надо сказать, что следователь Любовь Павловна Платонова не пропустила мимо ушей ни одну фамилию. Каждое показание Цомая было проверено тщательно. Но, кроме голых обвинений в адрес своих коллег, она никаких доказательств не привела.
На первом допросе она назвала бухгалтера Бородавко — и его вина подтвердилась. На следующем допросе был назван главбух Кремнев, как соучастник преступления, получавший крупные суммы (следствие установило, что главбух содействовал разоблачению всей махинации и никак не мог быть соучастником, хотя его халатность способствовала преступлению), а потом пошло-поехало — всех подряд зачисляет Цомая в соучастники. И все-таки несмотря на то, что следствие не установило вины большинства этих лиц, все вновь и вновь перепроверялось. Никаких серьезных улик Цомая не приводила, однако обвиняла сослуживцев упорно. Тогда я попросил разрешения поговорить с Цомая с глазу на глаз. Лидия Михайловна согласилась ответить на все мои вопросы. Сказала, что будет писать всюду.
— Считайте, что вы написали. Вы говорите, что вас принудили воровать?
— Гм, воровать! Слово-то вы какое нашли…
— А как же все это назвать? Да и не в терминах дело. Пусть присвоение, хищение. Кто и как принуждал? Вы были от кого-то в материальной зависимости? Вас шантажировали?
— Слава богу, жила хорошо. Свой дом. Не нуждалась. А все равно все они виноваты. Записки мне писали — тому дай тысячу, тому — две.
— Может, сохранились записки? Хоть одна? Хоть несколько слов?