Пестрая лента
Шрифт:
Мы и познакомились. И я должен был бы разочаровать моего друга.
Ни одной сенсации. Самые обычные уголовные дела. Даже «скучные», ибо калининский следователь предпочитает должностные преступления, где часто бывает важнее аккуратность исследователя, нежели интуиция детектива. (По крайней мере, в общепринятом представлении о работе детектива.) И когда мои поверхностные поиски оригинальных дел, которые расследовал, повторяю, уникальный следователь, ни к чему не привели, я начал вникать в суть обыденности. И тут мне приоткрылось то, что составляет саму ткань мастерства. Красоту и совершенство работы увидел я в любом, самом обычном, «проходном», как говорят, деле.
Но сначала я представлю своего героя: Александр Михайлович Ларин, старший следователь Калининской областной прокуратуры, сорок семь лет, женат, есть дети, на фронте потерял руку, носит очки, одет не модно, курит папиросы, а не сигареты, пользуется авторитетом, страстный грибник. Что еще? Все остальное — служебная деятельность.
Я был восхищен, хотя блоху, о которой говорил Порфирий, не увидел. Дела, повторяю, самые обычные. А расследованы действительно мастерски, безупречно.
Когда мы разговаривали с Лариным не о конкретных делах, а о следственной работе вообще, то я себя ловил на мысли, что беседа наша принимает несколько тривиальный характер. В самом деле, вся философия профессии следователя сводится к простому, как дважды два, положению: надо добыть истину. Слишком общо? Но для работы следователя это всегда очень и очень конкретно.
Истина! Основа основ. Альфа и омега. Аксиома. Бесспорность в теории и труднейшее из трудных в жизни. Она, истина, есть во всякой ситуации. А вот добыть ее…
В добывании истины специалист (в данном случае криминалист) часто спорит с моралистом. Спорит, хотя даже сам себе в этом не признается. Над следователем, допустим, всегда много различных, вполне объяснимых прессов: сроки расследования, престиж, отрицательная оценка преступника, выработанное службой стремление наказать порок, наконец, собственная версия. Все это должно уравновеситься двумя факторами: законом и совестью…
Кабинет следователя закрыт. Допрос ведется один на один. Александр Михайлович утверждает, что тут всегда обеспечиваются те же гарантии, что и в суде. Я сомневаюсь: а может быть, не всегда? Все же один на один…
— Только неумный следователь пойдет на нарушения, — горячился Ларин, когда я высказал свою точку зрения, — в суде все это всплывет.
— Вам не кажется термин «неумный следователь» несколько… э-э… не процессуальным?
— Нет, — Александр Михайлович загасил совсем изжеванную папиросу, — не думайте, что я раб схемы. Я не мыслю коллегу, способного пойти на сделку с совестью. Вы скажете, бывают. Но они вне нашего сословия. Они не в силах перечеркнуть правило.
Нравственный постулат… Совесть.. Понятие древнейшее, рожденное, очевидно, вместе с рождением человечества, но так и остающееся, по крайней мере, для некоторых его представителей, голой абстракцией.
Этот чистый человек не приемлет никакой фальши. Это я сразу понял. Потом узнал истоки его нравственного чувства. Александр Ларин постигал идею добра и справедливости в огне справедливейшей и жесточайшей из войн. Рабочий коллектив, куда попал он после госпиталя, вложил свою долю в воспитание совести. Первый его профессиональный наставник воплощал в глазах будущего юриста саму революционную чистоту.
Еще учась в институте, он проходил практику у следователя по важнейшим (сейчас называют «по особо важным») делам при прокуроре РСФСР у Д. Л. Голинкова. (Недавно вышла его книга «Крах вражеского подполья»). Практиковался молодой юрист в профессиональном смысле, учился жить — в нравственном.
Его учитель ошибался. Иногда жестоко. Но даже заблуждения его брали истоки в предельной
«Дело о пяти конвертах» назвали тогда юристы это преступление. Некто Николаев, человек заслуженный, занимавший ответственный пост в органах юстиции, потянулся к жизни, которую потом назвали «сладкой». От него в какой-то мере зависело рассмотрение жалоб от осужденных за уголовные преступления. Зависело в том смысле, что он первый читал жалобы, готовил документы.
Как-то к нему обратились родственники одного осужденного на длительный срок рецидивиста. Просьба была «небольшая»: не указывать, что нынешняя судимость — не первая. Даже подлогов никаких не делать. Просто в конечных выводах не указывать. И все. Николаев уступил. Он и раньше подавал факты иногда так, чтобы выставить человека, заслуживающего, по его мнению, снисхождения, в лучшем виде. По просьбам родственников, по собственной инициативе. Он бы рассвирепел тогда, если бы его вздумали отблагодарить. Это была некая смесь альтруизма с тщеславием.
Но тут уже пошла «сладкая» жизнь. Он не отказался от «благодарности». А потом и пошло-поехало. Фиктивные справки, выдуманные биографии, подтасовка фактов. Делал это за солидные взятки.
— Как мог дойти он до жизни такой? — изумлялся студент юрфака Ларин, которому Голинков поручил расследовать некоторые обстоятельства этого сложного дела. — С такой биографией, при таком положении. В чем причина?
— Самое простое сказать «ищите женщину», — размышлял вслух учитель Ларина, — как вы узнаете из дела, ошибки не будет. Но не женщина причина! Видимое падение — следствие. Заметьте, первый шаг был почти благороден. Николаев из самых добрых побуждений отступал от беспристрастности. Ему нравилось быть благодетелем. Он не столько жалел осужденного, сколько упивался слезами благодарности. Николаев никакой мзды тогда не брал. Его преступление было тем самым «чуть-чуть», с какого начинаются все нравственные падения. «Чуть» вольное понимание долга создало прецедент будущей большой подлости.
— Не бойтесь пропасти порока, молодой человек, — Голинков произнес это как-то торжественно, будто с кафедры, — она вас ужаснет и оттолкнет. Опасайтесь ложного шажка в сторону. Особенно в той миссии, которую вы готовитесь принять. Помните: юстиция — это справедливость. Она не совместна с ложью, как гений несовместен со злодейством.
«Не хватает только шпаги, клячи и письма к капитану мушкетеров, — подумал про себя студент, выслушав монолог, достойный д’Артаньяна-отца. — Только до борьбы за истину мне еще далеко, у меня еще за второй курс хвосты».
За истину, однако, пришлось вступить в бой неожиданно, еще не сдав «хвостов». Верно, Александр Ларин и его сокурсники и предположить не могли, как все обернется. Задумано было шутливое, чисто студенческое «мероприятие» — суд над Остапом Бендером. Они в свое время были весьма популярными, эти суды. На скамью подсудимых садился и Евгений Онегин, и Анна Каренина, и Илья Ильич Обломов. Веселые и остроумные, такие процессы могли бы вполне соперничать с нынешним КВН.
Суд над Остапом факультетское начальство одобрило. Тем более, что литературные родители Великого Комбинатора в то время были не в большой чести. Увы, мероприятие пошло по незапланированному пути. Ларину поручили защищать явно отрицательного типа. По идее он должен был проиграть процесс, дабы порок был посрамлен. А он процесс выиграл!