Пестрые истории
Шрифт:
Как бы не так!
Если бы какой-нибудь неутомимый ученый-исследователь удосужился и поискал в истории более или менее полоумных властителей, то смог бы дополнить хронику власти прелюбопытным каталогом размером с брошюру. Римские императоры идут в авангарде.
Три десятилетиятри законченных дурака размахивали императорским жезлом над головами угнетенного и униженного народа.
За человеконенавистником, превратившимся в садиста, Тиберием, последовал насквозь прогнивший от распирающих его миазмов власти эпилептик Калигула, а затем, после Клавдия, душевнобольной матереубийца Нерон.
Ими ряд не исчерпывается. На трон всходили: чревоугодник Вителлий; превративший жестокость в искусство Домициан; недостойный сын Марка Аврелия Коммод и, наконец, обогнавший в рекордных достижениях всех психопатов, коронованный
О душевном вывихе первых шестерых подробно рассказывает Светоний (ок. 69 — ок. 140. — Прим. ред.)в «Жизнеописании двенадцати цезарей». Все, кто позднее выводил их образы в своих серьезных или романических описаниях, пригоршнями черпали из этой бесподобной в своем роде книги. Развивая мою тему, я тоже буду прибегать к сокровищнице фактов этого великого собирателя курьезов классической эпохи.
Грегоровиус [79] остроумно пишет о неистовых римских императорах, что в один прекрасный день случай бросил к их ногам Рим и весь мир вместе со всеми его соблазнами; от этого они совсем потеряли разум и захотели выпить, словно яйцо — одним глотком — весь земной шар.
Калигула однажды выразился несколько иначе. В цирке, где проходило соревнование колесниц, публика приветствовала не его фаворитов, а своих любимцев, это разозлило императора, и он гневно воскликнул: «Вот если бы у Рима была одна голова, чтобы я одним ударом мог снести ее!»
79
Грегоровиус Ферднианд (1821–1891) — немецким историк. — Прим. ред.
Вообще римские императоры, не колеблясь, посылали на плаху не только предполагаемого противника, не только надоевшего любимца, не только богатых граждан по наговору, особенно если властитель точил зуб на их имущество. Кровожадность Калигулы переходила все границы, ибо он убивал и заставлял убивать ради самого убийства.
Я выразился точно: он убивал. Сам, лично. Например, однажды он почтил своим присутствием церемонию жертвоприношения, притом в роли жреца:до пояса обнаженный, а снизу опоясанный пурпурным фартуком. Задачей жрецабыло убить жертвенное животное обухом топора. Потом ножом своего помощника, резника – культрария,выпустить кровь и разрезать на куски. Калигула подошел к алтарю, на котором жертвенное животное уже ожидало смертельного удара. Поднял секиру, обрушил ее — только не на подготовленную жертву, а на несчастного культрария.
Император был в шутливом настроении…
Человеческая жизнь стоила для него не больше жизни убойной скотины. Любой, кто по самой ничтожной причине навлекал на себя гнев императора, должен был умереть…
Египетского царя Птолемея Рим вынудил вступить с ним в союз. Приобретенный таким образом новый друг — впрочем, внук Антония и Клеопатры, а через то сродственник Калигуле, — прибыл в Рим, где народ встретил его с подобающими почестями и ликованием. Только всякое торжество имеет свои границы. Когда по случаю боя гладиаторов Птолемей вошел в амфитеатр, при виде его роскошного пурпурного плаща шум восторженного изумления волнами прошел по рядам мраморных скамей. Восторга, обращенного к другому, самовлюбленный деспот был не в состоянии перенести. Он по-своему возместил ущерб, нанесенный собственному тщеславию: подослал наемных убийц к Птолемею, своему союзнику и родичу, и погубил его.
В самом амфитеатре никто не был в безопасности. Одного молодого мужчину по имени Эзий Прокул за крупное телосложение и необычайную пригожесть римляне ласково прозвали Kolosseros— Колосс-эросом, что-то вроде «очаровательный колосс». Калигула в больном самообожании не мог этого стерпеть. Однажды, когда на арене происходили бои гладиаторов, он вдруг наслал на ничем не провинившегося юношу своих приказных, они сдернули его с места, потащили на арену и поставили перед ним двух профессиональных бойцов. «Приказ императора: схватись с ними!» Колоссерос выстоял и победил обоих к великому ликованию зрителей. Вот так обернулось
В ту пору на сцене шли модные комедии бурлеск, называвшиеся ателланами, atellae fabulae [80] .
В текст одной из них, преднамеренно, нет ли, закрался двусмысленный намек, направленный против императора. Так он в злобе повелел несчастного автора сжечь на костре прямо посреди сцены.
Один римский всадник тоже попал на арену. Теперь уже не известно, в чем его обвинили, но только приговор был суров: ad bestias!Бросить диким зверям! С арены тот отчаянно закричал в публику, что его казнят невинным, на что Калигула так заставил его замолчать: велел вывести с арены, отрезать языки вновь отвести на арену, только уже немым, на съедение львам.
80
Народный фарс, грубоватые комические сценки из жизни простонародья, часто с политическими выпадами. Такие представления зародились в Кампании, в городе Ателла, отсюда их название. В III в. до н. э. проникли в Рим. Эти представления были часто импровизацией, исполнялись актерами-любителями, выступавшими в масках. Среди ходульных персонажей, любимых публикой, были обжоры, сладострастники, глупцы и простаки, болтуны, сквалыги, плуты и другие. Позднее ателланы обрели литературную форму под пером Помпоння из Бононин и Новия (I в. н. э.). Эти усовершенствованные ателланы исполнялись уже профессиональными актерами и обычно ставились после трагедий, часто в качестве пародий. — Прим. ред.
Отцов принуждал смотреть на казнь сыновей.Когда какой-то отец отказался, сославшись на болезнь, он послал за ним носилкии велел принести его на место казни. Других же после казни детей приглашал в гости к своему столу, обращался с ними весьма ласково, стараясь приободрить веселыми шутками.
Однажды он захотел повторить деяние Ксеркса, построившего мост через Геллеспонт. Тогда он перегородил залив между Байями и Путеоли (современные Байя и Поццуоли) шириной 3 600 шагов гружеными кораблями, собранными со всей страны. (В Поццуоли по сей день мол называют «ponte dia Caligola» — мостом Калигулы.) Он так гордился своим творением, что целых два дня ездил по нему; один день верхом на лошади, другой — на колеснице в сопровождении двора и военных. Простом люд, конечно, повалил на берег поглядеть на великолепное сооружение. Император дружелюбно приглашал стоящих на берегу пройти на мост, а оттуда солдаты… сталкивает их в море.Кто пробовал спастись, тех веслами толкали в глубину.
Зрелище человеческих мучений относилось к разряду его любимых развлечений. Даже посреди пиров он призывал приговоренных к пыткам, чтобы на его глазах на них испробовали пыточные инструменты. Был у него один солдат, особенно ловко отсекавший головы, ему поручалось приводить из тюрем заключенных и, пока император закусывал, рубить им головы.
Однажды во время официального торжественного пира он вдруг разразился ужасным хохотом. Справа и слева от него сидело по консулу, похолодев, они спросили, чему он так смеется? Любезный ответ был таков: «Как же не смеяться, как подумаю, стоит мне только кивнуть, и вам обоим перережут горло!»
Диких зверей для зрелищ откармливали мясом. Случилось как-то, что в городе сильно подскочили цены на мясо. А Калигулу вдруг охватил приступ бережливости. Он обошел тюрьмы, произведя смотр заключенным, и лично отобрал тех, мясом которых предстояло впредь досыта кормить диких зверей.Но посылал он их на бойню не за какую-то провинность, а просто так, наугад или… шутки ради. В одной тюрьме, остановившись в дверях, рассматривая строй заключенных, в котором случайно оба крайних были лысыми,отдал приказ: «от этого лысого до того лысого — всех».