Пьесы. Интермедии. Письма. Документы. Воспоминания современников
Шрифт:
Солдат. А вот был еще такой случай. Дали нам по стакану водки и повели в наступление. И вот уже противник у нас в глазах двоится. И каждый красноармеец нам за четверых кажется.
Офицер. Почему же за четверых? Если двоится, так за двоих.
Солдат. За двоих он нам и без водки кажется…
Офицер. Мерзавец! Надеюсь, что хоть в твоих письмах звучат бодрые и воинственные слова.
Солдат. Так точно, звучат, господин инспектор!
Офицер. Молодец! В таком случае ты должен писать
Солдат. Ни одного, господин инспектор! На родине у меня всего-навсего половина тетки осталась.
Офицер. Почему же половина?
Солдат(вынимает письмо). А вот она сама пишет. (Читает вслух.) „Дорогой племянничек! Когда же наконец кончится эта проклятая война!“ Нет, это не то. „Говорят, вас сильно разбили“. И это не то. Вот: „В магазинах ничего нет, все страшно похудели. От меня осталась половина“.
Офицер. Знаешь, мне не нравится это письмо. Я не вижу в твоей тетке бодрости. Чем ты это объяснишь?
Солдат. Очевидно, бодрость у нее осталась в той половине, что пропала, господин инспектор!
Офицер. Но раз у нее пропала бодрость, ты должен написать ей письмо, полное мужества и горячей уверенности в нашей молниеносной победе. Садись и пиши, я тебе продиктую.
Солдат пишет под диктовку.
„Дорогая тетушка, не верь слухам, верь только мне! Знай, что мы не разбиты“. Точка. Написал?
Солдат. Написал.
Офицер. Прочти!
Солдат(читает). „Дорогая тетушка! Не верь слухам, верь только мне! Знай, что мы не раз биты!“.
Офицер. Болван! Ты написал „не раз биты“ отдельно, а надо „не разбиты“ вместе.
Солдат. Ах, вместе: „Знай, что мы не раз биты вместе…“ Вместе с кем — с итальяшками?
Офицер. Вот дурак, ну что ты написал? Начни снова! (Диктует.) „Дорогая тетушка! Верь доктору Геббельсу, который пишет сводки!“.
Солдат. Вот оно, теперь понятно. Геббельс пишет сводки.
Офицер. А ты что, этого не знал, что ли?
Солдат. Догадывался, господин инспектор! Действительно, то, что пишет доктор Геббельс, можно писать только с водки.
Офицер. Это ложь, доктор Геббельс никогда не пьет. Доктор Геббельс заведует пропагандой и печатью и спаивает настоящих немцев воедино. Понял?
Солдат. Что же здесь непонятного? Сам, значит, не пьет, а других спаивает. Хитер.
Офицер. Удивительный дурак! Пиши побыстрее: „Все люди в тылу и на фронте знают, что Гитлер поразит весь мир“. Написал? Прочти!
Солдат. „Все люди в тылу и на фронте знают, что Гитлер — паразит“.
Офицер. Дальше!
Солдат. А что ж тут дальше? Все люди знают: паразит,
Офицер. Негодяй! Чтоб духу твоего здесь не было!
Солдат уходит.
Офицер(задумчиво). Плохо дело, если такой дурак да еще под мою диктовку мог написать подобное письмо. Что же тогда пишут с фронта умные люди?»
Съемочную работу над сборником мы начали в конце сентября 1941 года, фашисты рвались к столице, смены часто прерывались воздушными налетами врага, и мы вынуждены были спускаться в бомбоубежище.
По ночам мы отсыпались в Подмосковье, на даче, где поселились целой коммуной, куда входили и сценаристы, и режиссеры Гарин и Локшина, и ваш покорный слуга — там возможность прямого попадания в вырытую нами щель была менее вероятной.
Главным достоинством всего труда над сборником, снятым в необычайно короткие сроки и законченным 13 октября 1941 года, было то, что в самый разгар ожесточенных сражений под Москвой удалось сохранить юмор, свидетельствующий о вере всего советского народа в победу, несмотря на всю терпкую горечь переживаемых минут.
Так неожиданно скрестились еще раз судьбы трех из «востроносых» друзей молодости…
М. Долинский
Н. ЭРДМАН В ВОСПОМИНАНИЯХ С. ЮТКЕВИЧА
Они знали друг друга издавна, с двадцатых годов. Имя Эрдмана не раз возникало в устных рассказах Юткевича, мастером которых он был, в самой разной связи. Увы, я не записывал эти колоритные новеллы, рассчитывая, что Сергей Иосифович, как он несколько раз подтверждал, изложит их на бумаге сам. Но сделать это он не успел, а я не беру на себя смелость заняться пересказом услышанного. Да и что это за жанр такой странный — мемуары о мемуарах? Скажу только, что одной из любимых тем воспоминаний был мейерхольдовский «Мандат», восхитивший его и драматургией, и режиссерской выдумкой, и игрой Эраста Гарина, о котором, впрочем, можно кое-что и прочитать в очерке Юткевича об этом актере.
И еще. Однажды я услышал от него восторженные слова о спектакле, так и не дошедшем до премьеры. По словам Юткевича, в 1946 году он присутствовал на генеральной репетиции «Самоубийцы» в Малом театре. Поставил эрдмановскую комедию Алексей Дикий, человек талантливейший и непредсказуемый, на счету которого в двадцатые годы была знаменитая «Блоха» Евгения Замятина, а в сороковые — роли Сталина в фильмах «Третий удар», «Рядовой Александр Матросов», «Сталинградская битва» и спектаклях все того же Малого театра «Незабываемый 1919-й» и «Южный узел». Что же касается «Самоубийцы», то, говоря о своих впечатлениях, Сергей Иосифович пользовался определением «гениально», распространяя его в равной мере и на саму пьесу, и на работу Дикого. Он утверждал, что комедия Николая Эрдмана принадлежит к вершинам советской драматургии, что это — без всяких скидок — классика. Я больше никогда ничего не слышал об этом несостоявшемся театральном событии. Но ведь наверняка есть еще и другие очевидцы?