Пьесы. Интермедии. Письма. Документы. Воспоминания современников
Шрифт:
Позвони Зин. Ник.{89} и поблагодари ее за чудесное письмо. Напишу ей, как только кончится горячка с богом.
25 декабря 1933 г. [Енисейск]
В. Б. ЭРДМАН
Золотая мамочка, что-то я не все понял в твоем письме. Ты пишешь: «У нас у всех по комнате».{90} А сколько вас? Где Катя? Ты пишешь: «Катя ночевала у Дины» — следовательно, она вообще живет на Электрозаводской. Борис пишет, что в столовой устраивают коридор — значит, вы помещаетесь в двух комнатах. Вдвоем или втроем? Пока коридора нет, вам приходится все время ходить
Пельмени мои имели шумный, но краткий успех. Успех же твоего варенья и кофе продолжался несколько дней и будет продолжаться дальше. Спасибо тебе, родная. Корова, для которой я чинил коровник, принадлежала многочисленному семейству, описанному мною в первых письмах. У моих хозяев коровы нет, вернее, была, но они продали ее этим летом перед тем, как уехать на рыбную ловлю. Тем не менее молоко я пью каждый день. Хозяйка берет его у своей соседки. Я по-прежнему здоров, сыт, бодр, по-прежнему жду с нетерпением ваших писем и по-прежнему люблю тебя, золотая.
Целую тебя и папу.
Николай.
25/XII 33 г.
15 марта 1934 г. [Енисейск]
В. Б. ЭРДМАН
Золотая мамочка!
Сегодня вместе с твоим письмом пришло второе письмо от Ильинского{92}. Оно лишний раз подтверждает наш разговор. Передай ему, пожалуйста, что посылку его я получил (ту, которую посылала Дина), — я писал ему уже об этом, но все-таки на всякий случай позвони.
Переписываю тебе кусочек письма Зинаиды Николаевны.{93} Этот кусочек стоит быть переписанным не только потому, что он стоит тысячу рублей.
«У нас дома была неприятность, в которую замешаны были и Вы. Всеволод Эмильевич решил послать вам тысячу рублей, она у меня долго лежала в шкафу. Но как-то я обозлилась на свою медлительность, взяла эту тысячу рублей и дала Тане,{94} чтоб она ее отправила. Таня вернулась с почты через двадцать минут и заявила лаконично: „Украли!“ Я впала в панику первый раз в жизни. Потом испугалась впечатления на Таню, и два дня мы за Таней ходили по пятам. Три недели скрывали от Мейерхольда. Но потом дети не выдержали тайны и умолили меня рассказать Всеволоду. Конечно, мне влетело, что Татьяна носила на почту: „Ребенок, рассеянна“. Я дала слово отработать на радио».
Что ты, милая, скажешь? Как видишь, вся эта история
Если за дружбу платят дружбой, я готов платить Мейерхольдам всю жизнь. Поблагодари их, пожалуйста, за меня, и передай Зинаиде Николаевне, что деньги у меня есть и что, если то время, которое она хочет потратить на радио, она потратит на письма ко мне — потеря для меня будет только находкой. Могу себе представить, как перепугалась Таня. Пишу им сегодня же.
Мейерхольды ко мне так внимательны, что иногда я просто теряюсь.
Золотая моя, здорова ли ты? Как папа? О московском гриппе говорится в каждом письме. Будьте осторожнее. Что с картиной? Хватает ли у вас денег с окончанием съемок?{95}
Я здоров и работаю.
Николай Робертович{96} должен получить пластинки, как только получит — снимусь.
Целую тебя, родная. Твой Николай.
Поцелуй отца. Всем привет.
Посылку не получил — еще рано. «Чужого ребенка»{97} не получил — уже поздно.
25 апреля 1934 г. [Енисейск]
В. Г. ШЕРШЕНЕВИЧУ
Говорят, что Екатерине Васильевне Гельцер{98} удалось за несколько лет собрать столько картин Левитана, сколько Левитану не удалось написать за всю свою жизнь.
Надеюсь, что любители моих автографов учтут этот урок и сократят свое рвение коллекционеров.
Полгода тому назад я уже был в положении Левитана и должен сознаться, что Екатерины Васильевны мне очень дорого обошлись.
В Москве я писал пьесы, которые не «доходили», в Енисейске я пишу письма, которые не доходят, — однообразная жизнь.
Большое спасибо тебе, Вадим, за предложение, но мне хотелось бы воспользоваться им несколько позже — сейчас я пишу пьесу и, соблазнившись второй, рискую написать две плохих вместо одной хорошей.
Писать здесь трудно. Когда работа делается противной, некуда себя девать. Возвращаться к письменному столу как блудный сын или сидеть за письменным столом как сукин сын — большая разница.
Вокруг все течет, кроме Енисея. Весна свалилась как снег на голову — снег идет уже третий день. Дорог нет — писем тоже.
Енисейцы начали есть черемшу. Дивизия, обожравшаяся чесноком, должна пахнуть, как ветка сирени, по сравнению с шестнадцатилетней девушкой, наевшейся черемши. К сожалению, я не Пруст и не умею писать о запахах (одного говна здесь хватило бы томов на четырнадцать), а кроме запахов, в городе ничего нет.
Пиши мне, Вадим, пожалуйста. Жму руку. Николай.
Привет жене. Поставьте в следующий беговой день на третий номер в восьмом заезде. Присылай книгу.
[15–21 ноября 1934 г. Енисейск]
В. Б. ЭРДМАН
14-го числа исполнился год моему енисейскому житью. Я позабыл об этом дне так же, как о дне своего рождения. Сегодня в присутствии Н. Р.{99} принесли ваши телеграммы, и теперь за мной числятся два обеда. Спасибо вам, милые, за поздравления. Я был в городской библиотеке, и мне удалось установить по Большой Советской Энциклопедии, что я родился в 1902 году. Как видишь, пока я остался в барыше — у меня отняли год и подарили два.{100} Если к концу срока мне подарят еще четыре, я вернусь в Москву совсем молодым человеком.