Пьесы. Статьи
Шрифт:
С а б и н а (нервно смеясь, целует Матильду). Какая ты у меня глупенькая!
Входит Л е м а н с к а я.
Л е м а н с к а я. Ну вот и мы, Сабинка! Людвик сейчас придет, он на лестнице вспомнил, что ему надо позвонить по срочному делу, и — вообрази — бросил меня одну у дверей и помчался в аптеку. В последнее время он стал такой рассеянный!.. Где же твои мужчины, Сабинка? А главное — где именинник?
С а б и н а. Я уже немного беспокоюсь. Подумай,
Л е м а н с к а я. Что же тут удивительного? Такой чудесный весенний вечер! Мальчик, наверное, пошел в парк на свидание!
М а т и л ь д а. Что вы, пани Целина! Юлек такой нелюдим! Он все еще никак не может или не хочет выйти из того возраста, когда мальчики презирают девочек.
С а б и н а. Не знаю, что и думать…
Л е м а н с к а я (нюхая сирень). Говорите что хотите, а я уверена, что он сидит где-нибудь под такой вот сиренью с милой девушкой и оба забыли обо всем на свете!
С а б и н а. Не знаю… не знаю…
Л е м а н с к а я. Было бы даже странно, если бы он предпочел торчать дома в такой скучной компании.
М а т и л ь д а. Ну нет, с вами не соскучишься, пани Целина! У вас всегда найдется о чем порассказать!
Л е м а н с к а я. Только своим, деточка, только самым близким людям. А иначе нельзя, моя милая. Такие уж времена! Да, кстати, вы слыхали новую шутку, которая ходит по Варшаве?
С а б и н а. Нет.
Л е м а н с к а я. Прелесть, скажу вам! Конечно, это острота политическая. Жаль, что мы, женщины, не умеем рассказывать такие вещи, а то я бы вам сейчас рассказала. Лучше уж попросим Людвика, у него это замечательно выходит.
М а т и л ь д а. А может, вы все-таки попробуете? Ведь не в том дело, как рассказать, важен смысл. В этой шутке он есть?
Л е м а н с к а я. Милая моя Мадзя, в чем нынче есть смысл? Все вверх дном пошло! Людвичек говорит, что теперь самое выгодное — торговать огнетушителями, потому что мы попали из огня да в полымя… А он, к сожалению, работает в бумажной промышленности. Однако я вижу, Сабинка, что тебя этот разговор ни капельки не занимает…
С а б и н а. Извини… Я немного расстроена. Все из-за Юлека.
Матильда подходит к окну и смотрит на улицу.
Л е м а н с к а я (дружески сжимая руку Сабины, с неожиданным пафосом). Как это прекрасно и трогательно, дорогая, тревожиться за того, кто служит правому делу!
С а б и н а (поглощенная своими мыслями). Как ты думаешь, Целина… долго еще все это продлится?
Л е м а н с к а я. Что именно?
С а б и н а. Ну, эта неразбериха… этот разлад между людьми… эта смута, от которой никому добра не будет. Ведь скоро год, как кончилась война. И какая война, подумай! Пора бы улечься буре… пора матерям перестать дрожать за сыновей, а сыновьям залечить душевные раны после пережитых ужасов…
Л е м а н с к а я (конфиденциальным тоном). Людвичек говорит, что надо потерпеть еще полгода, самое большее — год, а там все переменится. Но иногда он добавляет, что вообще ничего нельзя предвидеть и что история — не календарь. Насчет календаря я не совсем поняла, но, кажется, это что-то не особенно утешительное. Впрочем…
Входит О к у л и ч.
(Увидев вошедшего.) Ага, вот пришел Виктор! Может, он нам объяснит…
О к у л и ч (здороваясь). Что я должен объяснить, Целинка?
Л е м а н с к а я. Скажи, мой милый, ты не знаешь случайно, что это значит: «история — не календарь»?
О к у л и ч. Кто это сказал?
Л е м а н с к а я. Как кто? Людвичек!
Быстро входит Л е м а н с к и й.
Л е м а н с к и й. Друзья, вы представить себе не можете, сколько дел можно сделать в аптеке за пять минут. (Жене.) Знаешь, я чуть не купил по случаю великолепные старинные часы рококо! Ну, здравствуйте! Сабина, целую ручки! Как здоровье, Виктор? Мадзя, смотри, что я купил тебе: шампунь для мытья головы, настоящий французский… (Жене.) А часы я попросил отложить для меня до завтра… Да, вот еще жевательная резина для Юлека… Но Тереза мне сказала, что его до сих пор нет, — это правда?
С а б и н а. Виктор, ты не знаешь, почему до сих пор нет Юлека? Куда он мог пойти?
О к у л и ч. Понятия не имею. (Леманской.) Сабине все еще кажется, что Юлек — малыш в коротких штанишках, и каждый его шаг…
С а б и н а. Да, для меня он ребенок… только ребенок!
Л е м а н с к а я. Бог с тобой! Когда вы перебрались сюда из Варшавы после восстания, моя Франка и тогда уже не знала, говорить ему «ты» или называть его «пан Юлек». А ведь с тех пор прошло полтора года.
О к у л и ч. Ты знаешь, Целина, что я человек твердых правил. Я старался и Юлеку с самого детства привить то, что называют мужеством.
Л е м а н с к а я. Почему же привить? Он, наверное, унаследовал его от тебя, Виктор.
О к у л и ч. Я в этом не уверен.
Л е м а н с к а я. Ты слышишь, Сабинка, что он говорит? Как тебе нравится этот скептицизм?
С а б и н а (с нервным смешком). Это не скептицизм. Это скромность.
О к у л и ч. Нет, это, скорее, философия семейного счастья. Не так ли, Сабина? (Повернулся к окну.) Людвик! Матильда! Что вы там шепчетесь, как заговорщики?
Л е м а н с к и й. С Матильдой устраивать заговоры? Да ведь она энтузиастка законности.
Подходят к столу.
Ей только статьи писать в правительственных газетах.
М а т и л ь д а. И писала бы, если б умела.
Л е м а н с к и й. Никакого умения для этого не требуется. Достаточно держать нос по ветру.
М а т и л ь д а. Ох, я и так уже в этом доме считаюсь паршивой овцой — правда, папа?
О к у л и ч. В этом доме уважают принципиальность и не терпят оппортунизма.